Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей
АВГУСТ (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.)
«Все хлопайте в ладоши»
Август представлял себя актером в комедии жизни. Несомненно, что человек, запечатывавший свои депеши печатью Александра Великого и отвечавший раздражением на упоминание своего имени в любых писаниях, за исключением самых именитых авторов, относился к этой комедии и собственной роли в ней со всей серьезностью. «Глаза у него были светлые и блестящие, он любил, чтобы в них чудилась некая божественная сила, и бывал доволен, когда под его пристальным взглядом собеседник опускал глаза, словно от сияния солнца».[34] Участь Августа стала полубожественной задолго до того, как Нумерий Аттик, опустившись на колени перед его погребальным костром, заслужил миллион сестерциев, увидев восхождение его души на небо «так же, как, по преданию, случилось с душами Прокула и Ромула».[35] Он стал отпрыском бога в восемнадцать лет после того, как его усыновил Юлий Цезарь, само имя «Август» (в переводе с латыни «возвышенный, священный, величественный») в своей этимологии несет значение необычайно приумноженных человеческих способностей.
Он хвастался тем, что облачил кирпичный Рим в мрамор, «преувеличивая, как того требует гордость императора»: его бахвальство, пусть даже временами неискреннее, редко несло в себе легкомыслие. (Дело пропаганды, когда-то доверенное Вергилию и Горацию, вошло в привычку, оказавшуюся слишком сильной. Res gestae divi Augusti («Деяния божественного Августа»), прощальный перечень достижений, вырезанный в бронзе перед его мавзолеем, беззастенчиво и простодушно заявляет о невиданных в истории деяниях.) Как признавали современники — и как продолжаем признавать мы, — таланты божественного комедианта простирались далеко за реконструкцию Рима. Он был архитектором революционной системы, которая дурачила большинство и контролировала недовольное меньшинство. В беспокойное время, наступившее после убийства Цезаря, она помогла воссоздать мир из хаоса и как по волшебству обеспечить процветание после гражданской войны и кровавой междоусобицы. Облегчение, наступившее с приходом этого мира, способствовало проведению «революции» Августом. Со временем эта система определила деятельность десяти последующих цезарей и жизнь бесчисленных миллионов граждан по всей Римской империи. Она имела точно такое же влияние, как «сияние солнца» в глазах нашего героя, которые, по словам Плиния Старшего, были такими же широко поставленными, как у лошади. Отвечая на вопрос, хорошо ли он сыграл свою роль в комедии жизни, умирающий Август дал ответ и попросил нашего признания:
«Коль скоро роль мне удалась, все хлопайте в ладоши,Чтоб сцену я покинул с вашим одобрением».
Август понимал политический театр. Его не раздражали, как Юлия Цезаря, прагматичные уловки, с помощью которых личные амбиции приводили в соответствие с общепринятыми условностями. Он сознавал, что, если поддержит наследие Цезаря, весь его мир превратится в сцену: когда подойдет время, он станет актером, исполняющим главную роль в Риме. Пожизненное диктаторство стоило Цезарю жизни. Когда народ усиленно пытался навязать этот пост Августу, он, подобно актеру, «встал на колени, сбросил с плеч тогу и с обнаженным торсом умолял не настаивать». Его карьера была построена на манипуляциях, а ловкость рук сравнима с фокусами циркача: «восстановление Республики» стало для императора лозунгом дня. Его восхождение к положению монарха, которого современники называли принцепсом (в переводе с латинского «первый, глава»), заняло с десяток лет, его «царствование» длилось сорок лет. Светоний пишет, что образцовому полководцу, по его мнению, меньше всего пристало быть торопливым и опрометчивым. Поэтому он часто повторял изречения «Поспешай не торопясь» и «Лучше сделать поудачней, чем затеять побыстрей».
После всепоглощающей пламенной славы Цезаря победа его внучатого племянника означала для римлян драму другого рода. Правитель, показывающий любопытной толпе носорога, тигра и змея длиной пятьдесят локтей и который, по утверждению Светония, «в отношении зрелищ превзошел всех предшественников: его зрелища были более частые, более разнообразные, более блестящие», требовал своего места на сцене — центрального. Впервые в римской истории этот практичный импресарио занял на вторых ролях свою семью и политизировал каждый сокровенный народный порыв, выставляя его на общественное обозрение. Самый великий монумент Августа, Алтарь Мира, освященный в 13 г. до н. э.[36] и славящий эту систему, которую он навязал всей империи, украшен барельефами с изображениями членов его большой семьи. Эти барельефы хранят в мраморе память о действующих лицах яркого театрального представления правителя Рима.
В драме его жизни комическое уравновешивалось более мрачным началом (признаками трагического). В числе его обидчиков были дочь и внучка — обеих звали Юлиями. Сам Август был облачен в мантию эпического героизма, искусно созданную находящимися на его службе непревзойденными поэтами, меценатами и писцами, объединенными видением нового Золотого века.
Его собственный счастливый конец даровал Риму необыкновенную славу «Пакс Аугуста», или мира внутри Римской империи, который царил на протяжении нескольких поколений и почти не имел себе равных в правление преемников.
В жизни Августа сочетались искусство управления государством и сценическое искусство. Даже в украшении его домов встречались элементы театральной фантазии. В залах вместо дорогих картин и статуй были выставлены «доспехи героев и огромные кости исполинских зверей и чудовищ, которые считают останками гигантов»[37] — своего рода визуальная идиома наоборот, бросавшая вызов отличию между видимостью и реальностью и создававшая впечатление масштабной фантазии, где безраздельно властвовал Август как мифический покоритель героев и гигантов. Образование принципата было великолепной импровизацией. Как в любом театре, ее успех зависел от того, насколько долго удастся удержать доверие аудитории, и это был вызов не только для него, но и для каждого из его преемников.
История Августа меняет закономерность, которая выяснится в ходе нашего исследования, на обратную. Правление его преемников характеризуется постепенным упадком: счастливое в начале, оно заканчивается личным разочарованием, утратой скороспелого оптимизма, который сменяется кровопролитием, жестокостью и бездумным эгоизмом (Веспасиан и Тит являются исключениями). Август, который еще подростком задумывался о власти над миром, в отличие от них пустился в этот немыслимо трудный путь с безжалостной целенаправленностью, не оставлявшей места сомнениям и колебаниям. Благожелательность пришла к нему позже. Этого гиганта мировой истории Светоний описывал еще до того, как он стал принцепсом: «Будучи триумвиром, он многими поступками навлек на себя всеобщую ненависть». Если верить повествованию историка, ненависть эта была вполне обоснованна.
Однажды претор Квинт Галлий приблизился к Августу со скрытыми в одежде дощечками для письма. Тот немедленно заподозрил, что приближенный прячет меч. Галлия схватили и пытали, естественно, не добившись признания в предполагаемом злодеянии. Тем не менее Август приказал казнить его. Для полноты ощущений он вначале «своими руками выколол ему глаза». Это полностью противоречит последующему утверждению автора, что «милосердие его и гражданственная умеренность засвидетельствованы многими примечательными случаями». Ниже мы обнаружим, что для деспота милосердие является предметом роскоши, доступным тем, властное положение которых недосягаемо для соперников. В конце жизни Август смог обеспечить такое положение для своих наследников. За этим лежала борьба за верховную власть, скрывавшая скверные и постыдные дела. Когда Клавдия убеждали исключить из «Истории Рима» восхождение к власти Августа, на то были убедительные причины. Правонарушения Августа никогда не угрожали ему серьезными разоблачениями в отличие от незаконных действий Юлия Цезаря. Среди его разнообразных достижений, в которых было отказано Юлию, было долголетие: он прожил достаточно долго, чтобы успела забыться даже память о многих его современниках.
Светоний наделяет Августа непревзойденными сверхъестественными способностями, начиная с «чуда, возвестившего, что природа рождает римскому народу царя», предшествовавшего его появлению на свет на Палатинском холме 23 сентября 63 г. до н. э. Поворотные моменты его жизни изобилуют предзнаменованиями и знамениями. Для античного биографа поддержка божественных сил служит главной цели — отрицанию виновности Августа: его судьбу (завершение перехода от Республики к Империи) определило само небо. Тем самым стирается память о честолюбивых замыслах, что противоречит действиям и эдиктам самого Августа, которые декларировали его династические намерения и стремление надолго сохранить созданную систему: «Итак, да будет мне дано установить государство на его основе целым и незыблемым, дабы я, пожиная желанные плоды этого свершения, почитался творцом лучшего государственного устройства и при кончине унес бы с собой надежду, что заложенные мною основания останутся непоколебленными». Светоний соглашается с непреодолимостью этого импульса, не принимая во внимание политическую целесообразность для преемников Августа представлять его в статусе бога.
