Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей
Для Цезаря церемония благодарения в Риме имела второстепенное значение. Главным были выборы консула на второй срок и, что не менее важно, проведение этих выборов таким образом, чтобы не дать врагам шанса провести судебное разбирательство в отношении прежних злоупотреблений. Это было возможным, только если он сохранит проконсульскую власть, которую имел, лишь оставаясь за пределами Рима. Победа на выборах в отсутствие соискателя стала для Цезаря делом чести, более важной проблемой, чем явная потеря дружелюбия Помпея. На службе Республики он одерживал победы, не имеющие себе равных, поэтому отказывался даже рассматривать возможность формального предъявления обвинений в нарушениях, допущенных в предыдущее десятилетие. Поскольку сенат становился все несговорчивее, Цезарь предъявил ультиматум: или ему позволят участвовать в выборах проконсула Галлии, или, в случае если его обяжут отдать провинцию, другой держатель военной власти (намек на Помпея) должен сделать то же самое.
Требования Цезаря были, говоря его собственными словами, «очень умеренными». Цицерон описывал их как «жестокое и угрожающее письмо».[30] В любом случае смысл был ясен. Цезарь не пойдет на компромисс, как и враждебно настроенный к нему сенат. Седьмого января 49 г. до н. э. сенат одобрил постановление «senatus consultum ultimum», делавшее Цезаря врагом отечества. Плутарх утверждает, что подстрекателем был новый тесть Помпея, Сципион. Ответ Цезаря определил дальнейший ход его жизни. Он также изменил историю — и не только Рима.
Рано утром 11 января во главе лишь одного легиона Цезарь пересек Рубикон. Перейдя узкую реку, разделявшую Цизальпинскую Галлию от Италии, он пересек границу, отделявшую закон от противозаконности, статус героя-изгнанника от предателя. Данный шаг был не таким легким, как в повествовании Светония, в котором в этот переломный момент решимость Цезаря укрепило вмешательство сверхъестественных сил. «Внезапно поблизости показался неведомый человек дивного роста и красоты: он сидел и играл на свирели… И вот у одного из них этот человек вдруг вырвал трубу, бросился в реку и, оглушительно протрубив боевой сигнал, поплыл к противоположному берегу». Древние источники расходятся в изображении исторического поступка Цезаря. «Жребий брошен», — восклицает герой Светония, признавая возможность неотвратимости судьбы, затем он со слезами, разрывая одежду на груди, умоляет солдат о верности. Плутарх предлагает другую цитату из греческого драматурга Менандера: «Пусть будет брошен жребий!» Это вызов, соглашение с судьбой, тема для легенд, которая не может не взволновать. Однако Цезарь не является невинной жертвой. Защита дигнитас (чести, достоинства и самоуважения) — единственная причина, которой он оправдывает войну, где будут погибать и страдать его соотечественники, и этот своекорыстный подход окажется победоносным. Он не основан на идеологии, принципах или надеждах. Как и многое в нашей истории, он сосредоточен на стремлении к власти.
Победу праздновали дарами и играми. Светоний пишет о «битве гладиаторов и театральных представлениях по всем кварталам города и на всех языках, и скачках в цирке, и состязаниях атлетов, и морском бое». Толпы зрителей были так велики, что некоторые погибали в давке. Для народа Цезарь организовал общественные обеды, раздачу зерна и масла и по триста сестерциев деньгами, солдат наградил добычей и землей.
Республиканскую армию во главе с Помпеем Цезарь преследовал до Фессалии. Здесь, в Фарсале, Цезарь выиграл решающую битву, Помпей бежал, но не спасся, так как был убит царем Египта. Победитель, не зная о его судьбе, прибыл в Египет, но Помпей был уже мертв. Цезарь утешил себя с Клеопатрой, которую посадил на трон вместо ее брата, Птолемея XIII, и сделал своей любовницей. В Испании, Массилии, Понте и в Африке еще оставались вражеские легионы. В Тапсе, на африканском побережье, войска Цезаря разбили четырнадцать легионов республиканской армии. В тот апрельский день 46 г. до н. э., если верить источникам, было убито более десяти тысяч помпеянцев, в то время как солдаты Цезаря потеряли чуть более пятидесяти человек. Спустя три месяца Цезарь вернулся в Рим. Победа в войне заняла у него три с половиной года. В честь его былой славы сенат постановил провести сорокадневную церемонию благодарения. Он отпраздновал четыре триумфа. В завершение галльского триумфа был задушен Верцингеториг: пленник шесть лет дожидался этой унизительной казни на улицах Рима. В понтийском триумфе в честь этой самой скорой победы в процессии несли бронзовую табличку с надписью «veni, vidi, vici» — «пришел, увидел, победил». Для себя Цезарь получил право ходить по улицам Рима в сопровождении семидесяти двух ликторов.[31] Это было знаком беспрецедентного отличия. В том же году он получил третье консульство, назначение диктатором на десять лет и почести, включавшие некоторые аспекты цензуры, в том числе контроль над членами сената. Учитывая постоянное недовольство сенаторов, в значительной степени лишенных права избрания себе подобных, Цезарь воспользовался этой властью, чтобы осуществить свою масштабную, главным образом благоприятную законодательную реформу. Он увеличил количество членов сената с шестисот до девятисот, включив симпатизирующих ему людей, не относящихся к патрициям, и представителей провинций. В последующие два года было обновлено консульство. В 44 г. до н. э. Цезарь был провозглашен пожизненным диктатором. По свидетельству Плутарха, «эта несменяемость в соединении с неограниченным единовластием, по общему признанию, была открытой тиранией».[32] Эта совокупность почестей напоминает слова Банко, обращенные к Макбету: «Теперь король ты, Кавдор и Гламис — все…» Для Цезаря, как и для Рима, наступила завершающая стадия борьбы.
Катон как-то сказал, что Цезарь единственный совершил государственный переворот, будучи в трезвом уме. Не имеющая себе равных власть, развращающая или опьяняющая, превозмогла эту трезвость, извратила реакцию на окружающих его людей, замутнила взгляд, размыла границы возможного. Надменный в своем величии, он оскорбил как сенат, так и простой народ. «Он дошел до такой заносчивости, — сообщает Светоний, — что когда гадатель однажды возвестил о несчастном будущем — зарезанное животное оказалось без сердца, — то он заявил: „Все будет хорошо, коли я того пожелаю; а в том, что у скотины нету сердца, ничего удивительного нет“».
В Риме, изображаемом в источниках, предзнаменования никогда не бывают лишними (Тацит описывал его как город, в котором «люди склонны искать толкование для любого события»).[33] Знамения акцентируют взлеты и падения человеческого существования. То, что Цезарь в своих решениях и суждениях упустил фактор сверхъестественного (или еще хуже — пренебрег им), было очередной его ошибкой. Усталый и сверх меры загруженный работой, все чаще мучимый приступами эпилепсии, он тем не менее планировал на три года покинуть Италию, начиная с 18 марта, чтобы отомстить за поражение Красса в Парфии. Это послужило сигналом заговору шестидесяти сенаторов во главе с Марком Юнием Брутом, которые оттягивали покушение и наконец в мартовские иды насильственно разрушили эти планы почти накануне отъезда. Предчувствуя трагедию, лошади, оставленные Цезарем пастись на берегу Рубикона, плакали крупными слезами; птицу под названием тиран, влетевшую в Зал Помпея с лавровым венком в клюве, догнали и убили более крупные птицы; горящий раб, окутанный пламенем, оказался невредимым; жена Цезаря, Кальпурния, видела сон, что сама собой распахнулась дверь спальни, над ней рухнула крыша, а муж был заколот. Предсказатель по имени Спуринна не один раз предупреждал Цезаря об опасности, которая его подстерегает не позже мартовских ид. В ответ тот отпустил своего телохранителя-испанца.
Так случилось, что Гай Юлий Цезарь, описанный Светонием как добрый и заботливый к друзьям, умер от рук знакомых ему заговорщиков. Много веков спустя эту сцену изобразил итальянский художник-неоклассицист Винченцо Камуччини. На его картине запечатлена балетная сцена ярости, в ее центре — одетый в темно-красную тогу ослабевший Цезарь, повернувшийся к зрителям бесстрашным профилем. Реальность не могла быть такой аккуратно упорядоченной. Под градом ударов с губ Цезаря сорвался единственный стон: «И ты, дитя мое?» — произнесенный по-гречески и обращенный к Бруту. Благодаря Шекспиру, который воспроизвел слова «И ты, Брут?», убитый тиран стал трагическим героем. Наша история богата такими очевидными противоречиями и двусмысленностями.
АВГУСТ (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.)
«Все хлопайте в ладоши»
Август представлял себя актером в комедии жизни. Несомненно, что человек, запечатывавший свои депеши печатью Александра Великого и отвечавший раздражением на упоминание своего имени в любых писаниях, за исключением самых именитых авторов, относился к этой комедии и собственной роли в ней со всей серьезностью. «Глаза у него были светлые и блестящие, он любил, чтобы в них чудилась некая божественная сила, и бывал доволен, когда под его пристальным взглядом собеседник опускал глаза, словно от сияния солнца».[34] Участь Августа стала полубожественной задолго до того, как Нумерий Аттик, опустившись на колени перед его погребальным костром, заслужил миллион сестерциев, увидев восхождение его души на небо «так же, как, по преданию, случилось с душами Прокула и Ромула».[35] Он стал отпрыском бога в восемнадцать лет после того, как его усыновил Юлий Цезарь, само имя «Август» (в переводе с латыни «возвышенный, священный, величественный») в своей этимологии несет значение необычайно приумноженных человеческих способностей.
