Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

Иоасафа, Поляки сде-

262

.

лалп александрийского патриарха, Евдокеия, даже константинопольского

патриарха, „или, вернее, обманщика (albo raczej imposlora)®... О нем рассказывают и в

иаше время польские историки, что он рассчитывал иа свою величественную бороду и

иа важность своего сана, как на оборону от смерти. Он де вышел в золотом облачении,

в огромной митре из красного бархата, покрытой кругом кусками золота в виде

крестов, сопровождаемый священством, крестами, свечами, церковными хоругвями; но

ему тем не менее отсекли голову. Это бумагочериильное утешение подобает нам

предоставить иашим иноверным завистникам, хотя бы в действительности смерть

постигла Иоасаоа без всякого народа. Козаки паши, будучи на их месте, говорили би то

же самое z ueiecha о смерти бискуиа и арцыбискупа в панической давке, а тем еще

паче, когда бы злостная фантазия вмешала в ату давку римского папу, которого паши

православним, подзадоренные протестантами, давно уже заклеймили не только именем

обманщика, но и антихриста, предоставляя потомству судить, кто насколько действовал

обманом и поступал противно учению Христа. Польская историография включила и

митрополита Сильвестра Косова в число беглецов, ускользнувших из. козацкого

табора. Но Хмель не мог держать Коса в своем походе под надзором козацкой полиции;

а что Кос не веровал в его форту ну, или гнушался его подвигами, видно из его письма

к Радзеёвскому. „Лишь только долетело до меня перо вашей милости® (писал ои), „в

тот же момент (in eodem jtundo) послал я к его милости пану гетману запорожскому

свои отсоветования от войны во внутренности отечества (dissuasorias od wojny in

visceribus palriac) Ответ получил я вот какой® (и прописал его целиком).

Весь церковиый аппарат, вместе с тремя колоколами, печатью Запорожского Войска

и серебряпым портфелем Хмельницкого, уцелел от расхищения, как трофей панской

победы. В портфеле Хмельницкого хранились: султанский диплом на русское

княжество, договор с И’акочием, войсковой реестр, счет приходам и расходам. Еслибы

в бумагах беглого гетмана били найдены следы казни гетыаншн, паиш Чаплинской, то

об этом разгласил бы сам король г wieltaj. uciecha. Но вместо утешительных для панов

и их коронованного совмеетшша находок, оказалась находка весьма печальная и

постыдная: в козацкой канцелярии были открыты сеймовые диариуши и специальные

реляции всего, что шх делалось наисекретнейшего на сеймах, на сенаторских радах и

даже в ко-

.

263

ролфвских покоях. „Доблестные Поляки" Оссолинского продавали разбойнику свое

„свободное королевство, охраняемое" (по словам знаменитого канцлера) „стеною

любви к отечеству и взаимного доверия". Хмельницкий (возьму здесь меткое слово

козацкого Самовидца) „смазывал им шкуру их же собственным саломъ": грабя у них

золото, платил им этим золотом за предательство милой ойчизны.

Подобно тому, как наши козакомаига издавна твердили своей публике о муровапных

столбах, о медпых быках, о зверском терзании, среди собравшихся в Варшаве

сановников, наших героев чести и веры вместе с их женами и детьми, о поголовном

истреблении Руси за то, что опа—Русь, и всю эту ложь завещали для обработки

нынешним ученым историкам, да гениальным беллетристам,—подобно этому и в

папских ополчениях разжигатели международной вражды находили множество

верующих в то, что козацкий табор (хотя это гораздо правдоподобнее) был полон

полунедомучеиных пленников, ободранных живьем, жаренных на рожнах и пр. и пр.

Но если в козацком таборе и не было таких мучеников, то по одному воспоминанию о

том, что делали козаки над папскими женщинами, старцами, детьми и сосущими

младенцами, подогретые своими проповедниками жолнеры имели теперь случай

доказать, что в бесчеловечии не уступали опи своим противникам, козакам. Здесь было

много седовласых старцев, и почтенных матрон, убежденных в святости козацких

деяний не менее звягельской кушперки,—много красавиц девиц и нежного возраста

детей. Во имя церкви и веры, сатана мог быть угощен .в козацком таборе таким пиром,

каким чествовал его в Полонпом славный Перебийное.

Я с удовольствием отмечаю, что благородный, насколько это было возможно под

иезуитским режимом, Освецим не говорит о найденных в козацком таборе мучениках-

Ляхах. Молчит он и о том, чтобы жолнеры были так жартовливн в свирепстве, как

наши козаки. Убивали без пощады все живое—и только. По свидетельству же одного из

очевидцев, козацкие плеппики, как например походный наместник литовского

подкаицлера, Вилямовский, вышли из табора живыми и здоровыми. Ободранные

живьем и жарспные на рожнах Ляхи нужны были только ксендзам, братьям по ремеслу

таких ревнителей веры и церкви, каким был автор Львовской Летописи.

Как быстро охватила козацкий табори, тревога, видно из того, что в нем жолнеры

нашли пылающие огни, кобеняки, шапки, го-

264

»

рох в горшках, говядину в котлах и недоеденное жаркое. Малорусская поговорка:

„покидай печене й варене“ могла явиться после такого случая. С хохотом рассказывала

торжествующая шляхта, что козаки, сидя за своим стданъем полуодетые, бежали с

ложками во рту. До самой ночи Поляки и шшкоруссы . резали беглецов. Легло их йод

Берестечком, по свидетельству панской Немезиды, более 20.000. Но неожиданное

торжество над неприятелем от веселого смеха и радостного созерцания бойни перешло

наконец в горестное сознание напрасного человекоистреблеиия. Никому в панском

войске не пришло в голову воспеть Te Deum, как после бегства Татар и Хмельницкого.

Сохранилось даже предание, что уедпненпый отряд королевской гвардии, проезжая по

молчаливому побоищу при свете месяца, плакал.

Если в самом деле так было, то в этом глубокочеловечном плаче падо.ипо видеть

предчувствие грядущих зол, которые были посеяпы и козаками, и панами в моменты

безразсудного торжества одних над другими.

Б тптпипе ночи, под кротким еияпием полного месяца, сцена избиения безоружпых

людей воскресала в полпом ужасе. Сколько можно было завидеть оком, валялись

человеческие тела, и потоки еще не застывшей крови изливались доречьем в

Плитовую. Б этой крови, точпо в сатанинском подражании водам Иордана, крестилась

теперь наша Русь, еще не докреицешиая папистами. После того, что произошло между

представителями двух республик под Берестечком, солидарность веры панской с верой

козацкою во имя Христа— исчезла, и даже толки Киселей об этой солидарности

умолкли. Победа под Берестечком была победой не только панов над коза* ками, по и

Кадлубков, Длугошей, Пизопов, Скарг и прозелитов папства, Потеев, Терлецкпх,

Кусевичсй, Рутскпх над „преподобными мужами Россами“, которых воззвания и

увещания, обращенные к польскорусским папам, оказались напрасными. Подобно тому,

как мнимый протектор православия, Острожский, соединив судьбы своего дома с

судьбами католиков и протестантов, был православным князем только снаружи,—все

подобные ему православиики, пе попавшие в сети Лойолы, Лютера и Кальвина, давно

уже только назывались последователями греческой веры, в духе же своем были

завоеваны’римскою церковно, и Берестечко довершило завоевание.

Кровавым днем 10 июля закончилась для панов знаменитая кампания, но пе

Козацкая война. По мнению Освецима, причиною тому была медлительность

представителей Полыни. „Вместо того“ (ши-

265

тет он), чтоб ударить на встревоженного неприятеля с решимостью после

первоначальной победы, ыы стали действовать медленно, будто на досуге; дозволили

ему опомпиться, собраться с силами и спастись бегством. Указывали много причин

этой медлительности: частые перемены в решениях военной рады, беспорядок и

отсутствие дисциплины, слитком недостаточное количество пехоты, необходимой для

приступа: ибо невозможно было действовать конницею по причипе валов, окружавших

табор, широких и многочисленных рвов, защищавших его внутри... Много повлияло на

вялое ведение дела и весть о том, будто хан и Хмельницкий остановились у Вишиевца:

опа произвела было в папием войске совершенный упадок духа, хотя, по моему

мнению, в виду этой вести, следовало тем с большего энергией идти па приступ, чтобы

предупредить приход новых сил к неприятелю. Те лица, которые, невидимому, знали

тайные побуждения я намерения короля, утверждали, что какойто астролог уверил его,

будто бы числа 5, 6, 11 и 12 июля для него несчастны, но что конец месяца будет для