Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)
клонившиеся в ту и другую сторону; наконец, в воскресенье, став лагерем у Орли, в
полуторе милях от Кременца и в миле от передового отряда,—-с которым шел
Калиновский, — король объявил, что возвратится со своим двором. Многие офицеры
протестовали весьма грубо против этого решения, особенно же князь Вишневецкий,
требовавший, чтобы король непременно отправился в дальнейший поход с войском. Из
при-
.
269
дворных сановников к отому же мнению склонялся канцлер. Но король заставил их
замолчать, напомнив Вишневецкому, что сам он не захотел отправиться в тыл козацкого
табора иначе, как в сопровождении 15.000 войска, теперь же требует, чтобы король с
половиной отого количества отправился в далекий походъ*).
„Июля 17“ (продолжает Освецим) „король, перед выездом, пожелал произвести
генеральный смотр войску, и с этой целью отправился в Кременец. Но так как
случились в это время проливные дожди, то он отменил смотр, и во вторник уехал в
одном только экипаже, даже не попрощавшись с теми полками, которые находились в
передней страже. Во время его путешествия, постоянно шел проливной дождь.
Приходилось ехать но грязи, оставивши все возы и подвергаясь всяким неудобствам.
Королю этоть. путь опротивел в десять раз больше, чем пребывание в лагере...
„Июля 21 король прибыл во Львов. Ои явился incognito, и до ночи остановился в
одном частном саду. Затем ночь провел в забавах и развлечениях, вместо того, чтобы
начать сь благодарственного молебствия Господу за ниснослаиный но сто милости
неожиданный успех камиаиии“.
Под пером придворного и роялиста, в этих словах таился смысл, объясняемый
следующими за ними словами: „Во Львове король остановился недели па две, потому
что заболел вследствие неудобств лагерной жизни. Затем, излечившись, он уехал в
Варшаву*.
В отчаяньи от королевских порядков, Освецим обо всей выигранной кампании
написал следующее сдержанно высказанное мнение: „.. .подлинно можно сказать, что
сам Господь за пас воюет: ибо мы сами ничего не делаем так, как следует, хотя наши
жолнеры и доблестно сражались в течение трех дней*.
Если из позорной транзакции под Зборовым придворные Л на Казимира сделали
такую пышную манифестацию в Европе, то бегство хана и Хмельницкого представило
им возможность объявить своего короля вторым Казимиром Великим. Появились его
портреты с хвалебными надписями в прозе и в стихах. Французы не умели даже
назвать побежденного польским королем Кромвеля: он был у них Smilinski, но трубили
в католическую трубу изо всей
*) У короля было не Т’А тысяч, а все таки тысяч 30, но Ян Казимир мои сказать
именно так, как написал Освецим.
270
-
силы* Было выгодно и нужно' томным личностям выставлять героем беспутного
расстригу иезуита, как выгодно было и нашим валким право плавникам трубить но
всему свету про доблести мизерного эгоиста и предателя, князя Константина—Василия
Острожского и других подобных ему низменных созданий своего века и общества*
Наконец Ян Казимир, йод пером доктора Кубали, явился в польской историографии с
естественной своей физиономией, тогда как наши убогие собиратели чужих суждений
и вестей все еще славословят ишязя Василия, как „даровитеиишего и совершеннейшего
во всех отношениях человека" *), а вслед за ыим восхваляют и других негодяев, еще
более постыдных для малорусской народности. Впрочем и тогда в иодьскоруеском
обществе было не без добросовестных людей. В то время, когда в Риме, Париже и Вене
торжественно благодарили Бога за попрание врага и супостата католичества, в Польше,
наряду с похвалами Берестечской Виктории, читались повсеместно пасквили. В одном
из них сказано прямо, что услугу фортуны под Берестечком уничтожила панская
факция, а оиа-то и группировалась вокруг Яиа Казимира.
В тот опасный и поучительный для гражданских обществ момент, когда третье
сословие Польского государства разъединялось со вторым и оба онн с первым,
Хмельниччина вызвала разъединение между шляхтой и тем народом, который не имел
у неё сословных прав,—вызвала не только в воеводствах, обнятых козацким бунтом, но
и в католической Польше. Бунтуя всю чернь, которой не было дела до козацкого девиза
т тру, Хмельницкий звал Ракочия в Краков, чтоб он вместе с бунтовщиками подавил
доматорствующую шляхту в то время, как сам он расправлялся со шляхтою
воинствующею.
Но селам, но шляхетским дворам и но городам появилось множество чужих,
никому неизвестных попрошаек, с виду здоровых, сильных и наглых. В народе стали
расходиться странные вести, неправдоподобные, но тем не менее повторяемые: будто
бы шляхта выступает на рокот против короля; будто бы она замышляет вырезать
хлопов; будто бы козаки идут на помощь королю... Шляхта, конечно, видела в этом
хлонскую глупость, как ныне мы видим ее в возобновляющихся среди нашей сельской
черни слухах о раздаче мужикам панской земли; однакож, предсказываемые в разных
местах пожары и угрозы беспокоили ее, и в такомъ
*) „Киевская Старина1883, ноябрь, 524, от редакции.
.
271
тревожном настроении духа двинулись посполитаки против Хмельницкого. Из
донесений, полученных королем под Сокалемт, они с ужасом видели, что рутина
козацких бунтов, опустошавших Волынь, Белоруссию и Украину в течение
полустолетия, не чужда и народу не-Русскому, не-ехизматическому. Мужицкое
движение сзади посполитого рушения шляхты, в случае несчастья на боевом поле,
предвещало Полыне господство «кочевников на обеих сторонах Вислы. 350.000
хмельничан, в соединении со 100.000 отборной Орды, готовы были двинуться в самую
средину объятой пожарами шляхетчины. Опасность была так велика, что, по
выражению польского историка, „только незнание всей её громадности могло
поддержать в сердцах надежду; только слепая судьба могла дать Полякам победу“.
" По замыслу взбунтовать против землевладельцев чернь от Тесмипа до Одера, от
Карпатских гор до Балтики, Хмельницкий принадлежит к таким кровавым гениям, как
Аттилла, 1Иингис и Тамерлан. Недоставало только исполниться этому гениальному
замыслу для умственного наслаждения людей, возводящих козатчину в апотеоз
человеческой славы. Закулисным движением польских мужиков управлял у
Хмельницкого полковник Отасенко с помощью двух тысяч агентов. Состоя при
канцелярии козацкого гетмана, этот почтенный деятель руины расеылал их во все
стороны по указанию козака Тамерлана. Пожары и грабежи, подобные украинским,
волшиеким, белорусскимъ должны были начаться по выступлении посполитаков, а
повсеместная резня отложена до слуптто чагу: выражение, не позабытое и в нате время
малорусскою черные.
Так как Хмельницкому но удалось в этом преприятии пожать Геростратовские
лавры, то не буду вдаваться RT подробности. Скажу только, что в возмущении
католической и православной черни на западе Королевской Земли участвовали и паши
попьт. В Великой Польше отличался предательским рвением какой-то Грибовский: имя,
напоминающее одного из возмутителей в Павлюковщину. Но всего больше
встревожилось королевское правительство известием об Александре Леоне из
ИИИтернберка Костке, иначе Наперском, который поддельными королевскими листами
вербовал в Силезии иностранных жолнеров и бунтовал чернь в Краковском воеводстве,
—под видом услуги королю, овладел пограничным замком Чорштынои *),
*) Переиначенное но польскому произношению Seliorstein (дымовая труба).
272
.
и готовился к широкому бунту. Несмотря на предстоявшую ПОД Вереетечком
битву, отправили против него значительный отряд: ибо со сторопы Чорштына надобно
было ждать вторжения Ракочия.
В этом отряде участвовал и польский Самовидец. По его рассказу, Костка-
Наперский, подобно Хмельницкому, старался приобрести популярность, в темной
массе заботами о неприкосновенности святилищ, и охранял их своими универсалами, в
роде следующего:
„Я, ишжеподшисанпый, поручаю и сурово повелеваю жолнерам, находящимся под
моею властью, чтоб оити сохраняли в целости и неприкосновенности монастырь Типец
и принадлежащие ему села, под опасением смертной казни всякому не повинующемуся
сему военному выданному для охраны монастыря повелепию, которое скрепляю моею
подписью и печатью. Дан в Типце 8 • мая 1651 года. Александр Лев из ТЛтернбсриа*.
Г настоящее время козакомапы присоединяют уже и Шпака, и Гонту с -Железняком
