Джон Мэн - Чингисхан

Как-то само собой получилось, что к 1960-м годам леген­да о теле развеялась, оставив после себя только легкий след. Пятнышко крови на пряди верблюжьей шерсти, которым пользовались как ватой, чтобы вытирать царские губы.

- Там еще была пуповина. Вот что было в гробе, которому мы здесь поклонялись.

- А это действительно там было?

- Ну, что я скажу, ящик никогда не открывали. Только по­клонялись.

Мы снова оказались с досужими домыслами, легендой, слухом, почти наверняка с мифом. Но здесь должно же было быть хоть что-нибудь, поддающееся проверке. Представьте себе, гроб вскрыли, сколько бы там ему ни было лет, двести, триста, и там ничего не нашли, только клочок белой верб­люжьей шерсти с запыленным ржавым пятнышком на нем и сморщенный кусочек высохшей плоти, ну, какие там тесты могли быть сделаны, какие теории возникнуть. Но теперь

благодаря революционному рвению, не проведешь никако­го анализа ДНК, никакой углеводородной пробы не возь­мешь, проверить, есть ли в словах Начуга хоть доля правды, способа нет. Почти наверняка нет, остается только гадать. Итак, храм построили в середине 1950-х годов, «релик­вии» были изготовлены в 1970-х, огромная мраморная ста­туя закончена в 1989 году (о чем свидетельствует подпись скульптора Жуан Хуня). Казалось, что единственными «под­линными» элементами были молитвы, песни, ритуалы самих церемоний. Но даже и они могли затеряться, если бы не ста­рания нескольких преданных людей, вроде Гурилджаба, Черной Шапки, для которого делом всей жизни стало соби­рательство песен, связанных с ритуалом Чингисхана. Он рассказывал Жиху Су, как сохранилась его работа:

— В 1968 году меня посадили в тюрьму больше чем на 70 дней. Некоторые сидели еще дольше, по пять-шесть месяцев. Тексты моих песен пропали. Вдруг в какой-то день хунвейбины при­ шли обыскать мой дом. Они забрали меня и все мои рукописи с собой в штаб. Я очень беспокоился, потому что мои записи пе­сен почти все были среди этих рукописей. Когда они ушли по­ есть и заперли меня в комнате вместе с моими материалами, я быстро вынул их из пачки и засунул в карман. Поскольку они меня уже обыскивали, я подумал, что не будут обыскивать еще раз. К счастью, они не стали этого делать. После того как я про­ сидел у них три дня, пришла моя жена и принесла мне поесть. Не сразу, но все-таки они позволили ей войти в комнату, но разго­ варивать по-монгольски нам не разрешили, только по-китай­ски. Они боялись, что мы по-монгольски обменяемся важной информацией. Как только я увидел, что хунвейбины, стоявшие у дверей в коридоре, не смотрят на нас, я быстро сунул свои пес­ ни к ней в сумку и сказал, чтобы она положила их в какое-нибудь не привлекающее внимания место, например в сарай, где эти люди не станут искать. Если придут с обыском во второй раз, и чтобы это место было обязательно сухим... Как только я вернул­ ся домой, я спросил жену, куда она их положила. Она сказала, что они между стропилами и крышей нашего сарая. Они были

342

343

ДЖОН МЭН

ЧИНГИСХАН

завернуты в кусок ткани и засунуты в дырку. После того как я вы­ нул их оттуда, я тут же сделал еще экземпляр... Так я спас песни, которые в противном случае навсегда пропали бы.

- Осталось ли еще что-нибудь?

- Седло подлинное, - сказал Начуг. - Спасли только седло. Но как, он точно сказать не мог. Ему всего сорок с чем-то,

и здесь он сравнительно недавно. И все это было так давно. Если я хочу узнать больше, мне нужно поговорить с Сайнд-жиргалом, он прежде был старшим научным сотрудником в храме, а теперь на пенсии.

Сайнджиргал жил в городке неподалеку, в небольшом ак­ куратном домике с маленьким двориком на тихой боковой улочке. Он совсем не походил на мрачных Черных Шапок в храме, у него были живые глаза, в них все время горели ис­корки, он неизменно улыбался из-под глубоко надвинутой шляпы, которую не снимал никогда. Даже дома. Ему было за семьдесят, но он выглядел сильным и лет на двадцать моложе своих лет. Нет, он совсем не из этих мест, он из Шилинголя и приехал сюда учительствовать, но заинтересовался покло­нением Чингисхану - «Я не Черная Шапка, но я монгол. Он мой предок», — и он стал на всю жизнь местным историком.

- Историком восьми Белых юрт, - кивнул я.

- Почему обязательно восьми? - поправил он. - По тра­ диции мы ходим на охоту с восьмью желтыми собаками, но это может быть и шесть, и десять. Наши цифры всегда при­ близительные. Если мы называем число, то это значит, что хотим придать предмету качество, соответствующее этому числу. Юрт стало восемь только при маньчжурах (т. е. в XVI I веке). Кто может знать, сколько их было поначалу?

В нем было очень мало или не было совсем взятого от Чингисхана или Мавзолея, он лучился собственным досто­ инством, щедростью, умом и интеллектуальным жаром. Он жил отнюдь не в мире ритуалов и благовоний, его мир со­ стоял из свидетельств, собранных в книгах, заполнявших полки в его доме. Его прямота, непосредственность и яс-

ность мысли необычайным контрастом подчеркивали, что храм — это одна только догма и напыщенное самодовольст­ во. И тем не менее именно эту догму он выбрал, чтобы погру­ зиться в нее и сделать ее своей профессиональной деятель­ ностью, собирая детали обрядов, молитв, песен и верований.

Все это не мешало ему быть объективным. «Большинство людей здесь видят в Чингисхане бога. Они не видят его как человека. Я уважаю его только как человека, который объе­динил свой народ. Да, я участвую в церемониях, я поклоня­ юсь ему. Но я использую поклонение как форму уважения к человеческому существу — это как монгольские дети молят­ ся отцу с матерью — и своим предкам».

Работа Сайнджиргала была в самом разгаре, когда Мао вы­ пустил своих хунвейбинов. Он видел этих мальчишек, моло­ дых монголов, например, как они кинулись на храм, ломая и уничтожая все, что попадалось под руку, все артефакты, юрты, реликвии, все, кроме седел. Ах да, седел. Как их сохра­ нили?

— Думается, кто-то спрятал их под куполом, — прогово­ рил он, но его здесь не было в то время.

— Что с вами произошло?

— Во время культурной революции меня арестовали. — Он произнес эти слова с улыбкой, с озорным огоньком в гла­ зах, словно рассказывая о чем-то занятном. — Я просидел в тюрьме с год, потом меня послали заниматься физическим трудом, и это было похуже тюрьмы. Мне связывали вытянутые руки и били палками. Заставляли стоять у огня и жгли меня.

— Но за что?

— За то, что я поклонялся Чингисхану, и это стало престу­ плением! Мне говорили, что я шпионю для монгольских борцов за независимость и для русских. Это было тогда, ко­ гда с Россией у нас были плохие отношения.

Джоригт резко бросил: «В то время любого можно было обвинить в чем угодно».

— Китайцы говорили, что каждый монгол враг, — прого­ ворил Сайнджиргал. - Но это был только предлог.

344

345

ДЖОН МЭН

ЧИНГИСХАН

— Вы так спокойно об этом говорите. У вас нет чувства обиды?

Он рассмеялся: «То, что я пережил во время культурной ре­ волюции, пошло мне на пользу». У меня возникло вдруг чувст­ во, что я неправильно его понимаю, что он сейчас начнет плести старую партийную сказку о достоинствах перевоспи­тания. Ничего подобного. Когда его освободили в 1974 году, семь жутких лет его не сломили, наоборот, он воодушевился: «До этого мы верили, что малые народы всегда будут иметь та­кие же права, как все остальные. Теперь я видел правду. Какую правду? Что большие нации могут притеснять малые. Это придало мне силы. Я знал, что должен бороться за нашу куль­ туру. Я должен опубликовать историю своего предка».

Удивительная преданность, если вспомнить состояние Мавзолея в 1970-е годы, тогда из него устроили соляной склад. Он прочитал в моих глазах недоверчивое выражение. «Да, склад для соли! На целых десять лет! Это готовились к войне».

— Для войны? — повторил я, не совсем понимая, что он имеет в виду.

— Соль для войны! Хранить соль на случай войны с Россией! Безумство того времени совсем выпало у меня из головы,

забылась острота советско-китайского раскола, забылись бои на реке Уссури, наследие страха, раздуваемого офици­ альной пропагандой. Теперь я вспомнил докатившееся до За­ пада отдаленное эхо, вспомнил, как купил книгу Хэррисона Солсбери «Грядущая война между Россией и Китаем», чтобы подготовить себя к апокалипсису, который не состоялся.

Но когда в конце концов книга Сайнджиргала «Поклоне­ ние Золотой палате» вышла из печати, он уже решил, что сделал далеко не все, чего достоин предмет. И он выбросил книгу, начал все сначала, собрал новый материал и совсем недавно опубликовал в книге, за которой потянулся к полке и, надписав, протянул мне. «Монгольское поклонение» - труд всей жизни Сайнджиргала, квинтэссенция его работы уме-

346

стилась на 600 страницах фолианта с золотой обложкой, на­ печатанного старым вертикальным монгольским письмом, которым продолжают пользоваться во Внутренней Монго­ лии. Он с полным основанием гордится своим трудом, его глу­ биной, тридцатью годами своих усилий, своей последователь­ностью и верностью своим идеалам. «После 1949 года писате­ ли восприняли марксизм, и все, что имело отношение к буддизму и древним обычаям, считалось дурным. Но для того чтобы изучать монгольское поклонение, необходимо изучать монгольские документы, относящиеся ко временам до осно­ вания Народной республики. Что я и сделал в своей книге».