Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
Чрезвычайно занимательная книга начинается как фантазия на восточные темы – гаремы, мальчики-рабы и так далее – и заканчивается патриотической апологией Молдавско-Валашского союза 1859 года. Третий и лучший том «Гайдуки» начинается с групповой исповеди членов бандитской группировки. С 1924 года цикл издавался во Франции Анри Барбюсом, бароном левой прессы, который, кстати, также опубликовал «Я сжигаю Париж».
Став известным писателем и общественным деятелем, Истрати превратился в страстного защитника Советского Союза. Он не был членом коммунистической партии и не знал ничего конкретного о марксизме, но сочувствовал бедным, угнетенным и смелым повстанцам. В 1927 году он несколько месяцев путешествовал по Европейской России, сплавлялся вниз по Волге и навещал новых друзей в Нижнем Новгороде и Баку. Молдавская Социалистическая Республика особенно очаровала его. Она казалась ему Румынией в миниатюре, где уже строился социализм. Он долго беседовал с доктором Экатернией Арборе, когда-то воинствующей румынской социалисткой, а ныне министром здравоохранения Молдовы. То, что она по секрету рассказала ему о реальной жизни в Советском Союзе, привело Истрати в ужас.
В 1929 году Истрати вернулся в Париж больным, дезориентированным и разочарованным. То, как Сталин расправлялся с троцкистами, подвергая их пыткам, заключая в тюрьму и казня, потрясло его совесть. Он чувствовал, что должен порвать с большевиками, но опасался последствий. Вернувшись домой, он начал освещать забастовку рабочих, и за ним повсюду следовала и проверяла его почту румынская тайная полиция: Истрати считался агентом Москвы. В то же время в Советском Союзе заметили его заигрывание с троцкизмом, и его посчитали опасным провокатором. Опасения Истрати оправдались, когда пресса союзников СССР пронюхала о его дезертирстве и назвала его продажной марионеткой тайной полиции, наемником и советской овцой, превратившейся в фашистского волка. Его издатель Анри Барбюс начал кампанию против него в прессе из Парижа, в то время как в Москве на него начал нападать в журнале «Иностранная литература» Бруно Ясеньский.
Даже Михаил Себастьян, придерживавшийся независимой линии между правыми и левыми, высказался по его поводу, назвав политику Истрати «веселой, претенциозной, посредственной и – давайте скажем это прямо – глупой». В качестве последнего удара великий наставник Истрати Ромен Роллан разорвал с ним все связи, назвав его «слепым и невменяемым орудием наихудших политиков». Совершенно больной и политически беспризорный Истрати метался в поисках безопасной гавани. На какое-то время он примкнул к отколовшейся от «Железной гвардии» группе под названием «Крестовый поход румынизма». Истрати, как и многие другие интеллектуалы его поколения, больше не видел никакой золотой середины между фашизмом и коммунизмом; отвергнуть одно означало принять другое. Вскоре после того, как Истрати присоединился к «Крестовому походу», их лидера убили в результате исключительно жестокого покушения, совершенного его же бывшими коллегами по «Железной гвардии». Теперь Истрати остался по-настоящему одинок.
В 1935 году Истрати умер в бухарестском санатории. Два года спустя издание Большой советской энциклопедии 1937 года окончательно опорочило имя писателя, описав его романы как «окрашенные поверхностным романтизмом» и испорченные «посредственной идеологией мелкобуржуазного восстания». Как раз в то время, когда публиковались эти слова, Большой террор вступил в свою самую смертоносную фазу, оргию нескончаемых убийств, которая унесла жизни Исаака Бабеля, Бруно Ясеньского и почти миллиона других невинных советских граждан.
Террор стал похоронным звоном для всех утопических мечтаний, воплощенных в жизнь Русской революцией. Ясеньский, Истрати и все остальные по-разному вдохновлялись ею; все они надеялись найти способ приблизить светлое будущее с помощью искусства. Когда же это не удалось, они примкнули к политическим движениям, которые в конечном итоге предали их. То же самое можно сказать о Чоране и Элиаде на политической сцене справа, хотя их подвела не столько история, сколько их же собственные сообщники.
Между тем, несмотря ни на что, бедный Михаил Себастьян оставался верен старой версии цивилизации, миру чистого самовыражения, примером которого были Бетховен в музыке и Мольер в театре. Его преданность этому идеалу сделала его таким же политически бездомным, как и Истрати. Религия превратила Себастьяна в нетрудоспособного. С введением расовых законов в конце 1930-х годов ему, как еврею, было запрещено публиковать свои романы и ставить пьесы. Он пережил войну, живя на гроши, заработанные преподаванием в еврейском колледже, и погиб через неделю после ее окончания: в мае 1945 года его сбил на улице грузовик. Маловероятно, чтобы Себастьян чувствовал себя как дома, если бы остался жив.
Писатели межвоенных лет ухватились за политическую приверженность как за способ проложить путь через дебри своего времени. Для них идеология была формой пророчества. Коммунизм и фашизм не просто решали текущие проблемы; они предсказывали приход нового мира. На мгновение показалось, что художники станут его глашатаями. К 1930-м годам стало ясно, что они просто окажутся в его рабстве.
Тем не менее оставались люди, которые верили в более древние формы пророчества. Религия все еще пользовалась мощной властью в Восточной Европе. Православные монастыри Буковины и Волыни гудели от молитв, в то время как в Албании и Боснии суфийские гуру проповедовали в непосредственной близости от националистов-революционеров. В Польше поколения моих бабушки и дедушки хасидизм все еще был такой же силой, как коммунизм или сионизм. И в некоторых местах сама Русская революция казалась исполнением величайшего пророчества из всех.
…
В середине 1930-х годов в лесах Восточной Польши появился очередной пророк. Он привлек учеников из своей деревни, некоторые из которых стали его апостолами, а другие – его женами. Среди его последователей были крестьяне и фермерши, а также шарлатаны и потенциальные цари. Вместе они построили церковь для новой веры. Затем они начали строительство нового города под названием Вирсалин. Сначала он представлял собой просто скопление ферм, но последователи верили, что скоро он станет столицей всего мира. Затем пришла война и смела все чаяния, оставив в живых лишь нескольких рассеянных верующих, которые продолжали поддерживать легенду о святом городе.
История Вирсалина началась за несколько лет до Первой мировой войны с крестьянина Элиаша (или Илии) Климовича. Он жил в деревне Стара Гржибовщизна, «Старые грибные угодья», у заводи, расположенной недалеко от теперешней польско-белорусской границы. Климович приобрел известность благодаря целесообразному акту благочестия. Когда бандит грабил фермы вокруг его дома, Климович отправился к святому Иоанну Кронштадтскому, чтобы помолиться о помощи. Пока его не
