Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
Перевод Ленина на польский язык обратил Ясеньского от футуризма к марксизму. В 1925 году он уехал с женой из Польши в Париж. Находясь там, он наткнулся на роман под названием «Я сжигаю Москву» в витрине книжного магазина. Название привело Ясеньского в ярость, ведь его познаний во французском не хватило, чтобы понять, что это сленговое обозначение проезда на большой скорости по Москве, а не поджога ее. Хорошо, что не хватило. Книга, которую он написал в ответ, «Я сжигаю Париж», криминальный триллер о пролетарской коммуне в сердце Европы, стала лучшей работой в его карьере. В нем Париж опустошен чумой, а его жители распадаются на соперничающие лагеря пролетариев и роялистов, белых русских, большевиков, африканских докеров, китайских марксистов и даже малочисленных американцев. Все сражаются, чтобы защитить свою территорию и пополнить истощающиеся запасы. Со временем битва оказывается бесполезной. Чума убивает всех, за исключением обитателей центральной тюрьмы, которым удается выжить благодаря случайному карантину.
Оставшись одни в заброшенном и разрушенном городе, заключенные создают идеальную рабочую коммуну. Чтобы защитить себя, они передают радиосигнал, предупреждающий остальную Европу о продолжающемся заражении. Люди предоставлены сами себе, и утопия расцветает. На том месте, где когда-то была площадь Согласия, зреют злаки на полях, а в Люксембургских садах растет капуста. Тюильри превращается в единую огромную коммунальную детскую, в которой тысячи детей рабочих играют в одинаковых красных шапочках. Когда остальной мир узнает об уловке парижан, западные капиталисты объявляют войну коммуне, но добиваются только того, что восстают их же собственные рабочие. В последних предложениях книги массы, «содрогающиеся, как титанические корабли», поднимают знамя революционного Парижа.
«Я сжигаю Париж», опубликованный в 1928 году, ознаменовал конец парижского этапа карьеры Ясеньского. Изгнанный из Франции за «слепую и глупую ненависть к западноевропейской культуре», он бежал в Ленинград, где его встретили как героя. Первое издание книги на русском языке мгновенно стало бестселлером, и Ясеньский воспользовался своим статусом выдающегося советского писателя. Он с головой окунулся в советизацию Таджикистана, агитировал за увеличение производства хлопка и написал роман о секретном полицейском, руководящем строительством канала в Центральной Азии. Он приобрел прекрасную московскую квартиру и новую русскую жену. В какой-то момент в его честь даже назвали гору на Памире.
Процветание не продлилось долго. Зимой 1934 года коллега – польский писатель, путешествовавший по Советскому Союзу, – посетил Ясеньского и был шокирован тем, что его приняли в убогой, холодной квартире. Столы были уставлены белужьей икрой и императорским хрусталем, но у друга сложилось впечатление, что изысканные блюда и напитки были выставлены напоказ, демонстрация советской роскоши для приезжего с Запада, и что в тот же момент, когда гость уйдет, кто-нибудь придет и все это сметет. Сам Ясеньский казался испуганным: «Его глаза бегали во все стороны, рука дрожала, когда он разливал напитки». Его квартира превратилась в потемкинскую выставку, напоминающую проезжим польским писателям о наградах, на которые они могли рассчитывать, если бы присоединились к революции.
Ясеньский боялся не без оснований: петля затягивалась вокруг его шеи. 31 июля 1937 года, в разгар Большого террора, его обвинили в том, что он троцкист и польский шпион. Во время допроса ему выбили зубы и вырвали ногти. Он подписал свое признание, от которого, впрочем, вскоре отказался. Он написал серию писем на имя Сталина, в которых заявлял о своей невиновности и просил освободить его. Он умолял, чтобы его расстреляли, перестали подвергать дальнейшим пыткам. Его желание исполнилось 17 сентября 1938 года в подвале Бутырской тюрьмы в Москве. Несколько месяцев спустя его русская жена разделила его судьбу. Их сына забрали в детский дом; предположительно, он вырос и стал крупной фигурой в мафии советской эпохи.
В отличие от представителей среднего класса Вата и Ясеньского румынский романист Панаит Истрати пришел в революционную политику из самых недр пролетариата. Его мать была румынской прачкой; его отец, которого он никогда не встречал, был греческим контрабандистом. Как и Михаил Себастьян, он вырос в речном порту Брейла на Дунае. В те годы Брейла была похожа на Одессу в миниатюре и принимала разношерстную компанию евреев, турок, греков, болгар, сирийцев, татар и русских, работавших грузчиками, зернотрейдерами, ныряльщиками за губками и продавцами салепа. Эти люди и стали героями первых романов Истрати. Но прежде чем он смог их описать, ему пришлось стать писателем, а этот путь требовал прохождения некоторых перипетий.
В двенадцать лет Истрати сбежал из дома и пустился в путь. Прячась на борту грузовых судов, он пересек Средиземное море от Бейрута до Бари, работая кем получалось – от кондитера до свиновода. Его друг той эпохи описал его как «высокого, стройного молодого человека с жадным ртом, но нежными, послушными глазами». То впадая в депрессию, то вскипая энергией, Истрати заводил страстные романы с женщинами, которые длились на протяжении нескольких его браков[3]. Потрясенный страданиями и взбешенный собственной бедностью, он присоединялся к различным революционным движениям, а также написал и опубликовал свои первые рассказы для социалистической прессы. В период лечения от туберкулеза в швейцарском санатории он самостоятельно выучил французский, читая «Приключения Телемаха» Франсуа Фенелона и других классиков.
В 1921 году, вернувшись во Францию, без гроша в кармане и в отчаянии, он попытался покончить с собой, перерезав себе горло. Попытка провалилась, и его доставили в больницу в Ницце для восстановления сил. В ночь перед попыткой самоубийства он написал письмо французскому романисту Ромену Роллану, который тогда находился на пике своей славы и считался «совестью Европы». Кто-то нашел письмо в его
