Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
В 1919 году недолговечной советской республике Белы Куна пришел конец благодаря антикоммунистическим венгерским солдатам, организованным в «Национальную армию» под руководством Миклоша Хорти, последнего командующего австро-венгерским военно-морским флотом. Начиная с августа 1919 года Хорти верхом на белом коне и в окружении телохранителей из числа баронов пронесся по стране. К ноябрю он был в Будапеште. После его прихода к власти последовала волна убийств, направленных на наказание всех тех, кто поддерживал Куна и его режим.
Во время этого белого террора погибло около трех тысяч венгров. Еще семьдесят тысяч оказались в тюрьме, а еще сто тысяч бежали из страны. Около половины убитых были евреями, которые уже несли основную часть вины за, по словам Уинстона Черчилля, «создание большевизма».
…
Приравнивание евреев к большевизму можно считать еще одним смертоносным наследием войны. Русская революция действительно показалась ряду евреев империи привлекательной. Поначалу некоторым она посулила осуществление давней мечты: в России внезапно воцарилось равенство, и все старые барьеры, воздвигнутые верой и бедностью, обрушились. Многие в припадке энтузиазма с головой окунулись в Красную армию и зарождающуюся советскую бюрократию.
Однако для евреев за пределами России последствия такого участия часто становились ужасными. Хотя лишь относительно небольшая часть восточноевропейских евреев приняла участие в Русской революции, в большей части Европы их соотечественники стали неразрывно отождествляться с призраком большевизма. Это сделало их мишенью для политического насилия таких изощренности и жестокости, которых и представить себе нельзя было в Восточной Европе до Первой мировой войны.
Эта волна послевоенных репрессий стала только началом более широких действий. В последующие два десятилетия государства по всей Восточной Европе приняли множество антисемитских законов, например не допускали евреев в правительство и армию, ограничивали их право на получение высшего образования и урезали их роль в экономике. Такие ущемления, естественно, подтолкнули многих из них к коммунизму, единственному политическому движению, которое обещало равенство и, казалось, могло сдержать свое слово.
Конечно, это был только один вариант из многих. В первые десятилетия XX века восточноевропейские евреи оказались вынуждены выбирать среди лабиринта разветвляющихся судеб, каждая из которых обладала собственной политикой, родиной и языком. Они могли отплыть в Америку, выучить английский и начать длительный процесс ассимиляции; они могли выбрать Палестину, сионизм и изучение иврита; или они могли выбрать Советский Союз, коммунизм и русский язык. Наконец, они могли остаться дома, вступить в Еврейский трудовой бунд или какую-нибудь другую еврейскую партию, базирующуюся в диа споре, и продолжать жить и отстаивать свои права на идише. Однако к межвоенным годам даже решение продолжать говорить на идише, традиционном языке восточноевропейских деревень и городишек, могло привести к нежелательным последствиям, поэтому многие более прогрессивно мыслящие евреи отказались от него в пользу местного наречия и заменили свою преданность религиозной традиции привязанностью к светской культуре. Венгерские евреи нашли себя в поэзии Шандора Петефи и Эндре Ади; польские евреи вздыхали над стихами Словацкого и Мицкевича.
Мои два родных дедушки – с обеих сторон – выбрали коммунизм. Они считали политику делом семейным, как и недовольство ею. Мой дедушка Якуб начал работать в польском отделении партии подростком. Сначала ему пришлось пройти испытательный срок. Позже он распространял нелегальные брошюры, работая грузчиком на химическом заводе. Его сестры Ядвига и Эдварда вступили в коммунистическое молодежное движение и влиятельный профсоюз швей. Они были заядлыми читательницами; одна сестра обожала Пруста, а другая Достоевского; обе колебались между традицией и современностью, устоявшейся религией и атеизмом.
Другой мой дедушка Чеслав Берман происходил из более традиционной среды. Родившийся под именем Бецалель в ортодоксальной еврейской семье, он вступил в коммунистическую партию в то время, когда она считалась в Польше незаконной. За этот проступок его выгнали из средней школы и отправили обратно жить к бабушке с дедушкой в городок Замбрув. Его брат Зигмунт, также член партии, вынужденно эмигрировал в Париж. В то время братья не знали, как им повезло, что они оказались в Польше, а не в Советском Союзе. Во время Большого террора 1937–1938 годов СССР казнил почти всех членов Польской коммунистической партии по сфабрикованным обвинениям в шпионаже. Кадры, которые возглавили польскую партию после Второй мировой войны, в основном пережили эту бойню в более безопасных условиях польской тюрьмы.
Однако для братьев Берман коммунизм проложил путь в более широкий мир. Он открыл новые горизонты, как и сионизм для их двоюродных братьев и как эмиграция в Америку для многих других. Таким способом они присоединились к всемирной борьбе против свирепого противника. Через партию они нашли способ стать космополитами – выйти за пределы деревни и еврейских трущоб Муранува, где они жили, – даже не выходя из дома. Этот выбор также, вероятно, спас им жизни. Когда началась война Польши с Германией, друг-украинец из коммунистического подполья помог моему дедушке Чеславу переправиться через реку Буг в зону, оккупированную Советским Союзом, – там он оказался в безопасности. Позже он окажется в Узбекистане в лагере для военнопленных НКВД, наполовину обезумевший от сыпного тифа, а еще позже, в 1945 году, он будет вместе с Красной армией осаждать Берлин.
Для представителей поколения моих бабушек и дедушек интернациональный характер коммунизма, ощущение участия в борьбе, выходящей за рамки религии или нации, в значительной степени объясняли его привлекательность. Но коммунизм был не единственным политическим движением такого глобального охвата. Фашизм тоже знал, как привлечь сторонников со всего континента. Еще до прихода к власти Гитлера и Муссолини их примеры вдохновили целую плеяду подражателей по всей Восточной Европе. Одним из них был венгерский поэт и в прошлом журналист Золтан Бесермени. Сын обанкротившегося землевладельца, он успел поработать подмастерьем, посыльным и поденщиком. Контрреволюция 1919 года привила ему вкус к борьбе. Недолгое пребывание в Будапештском университете познакомило Бесермени с яростно патриотической субкультурой студенческих братств, а судьбоносная встреча с Гитлером обозначила цель его жизни: создать мадьярский эквивалент нацистской партии. В качестве символа своей национал-социалистической рабочей партии он выбрал две косы, положенные друг на друга – своего рода сельскую свастику. Вскоре его партия получила известность как «Крест из кос».
Без ложной скромности Бесермени представлялся поэтом, мудрецом и воином,
