Лев Гумилёв - Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи
Естественно, что в данном случае нас более всего затрагивает завоевание Руси и сопредельных территорий. В 1236 г. пал Великий Болгар, расположенный у слияния Волги и Камы. Затем были подчинены буртасы и мордва, наконец, разгромлено войско Рязанского княжества и взяты в Великом княжестве Владимирском 14 городов. Вообще же летописец говорит о городах, взятых татарами, – «им же несть числа» (Ипатьевская летопись). Между тем многие крепости монголы обошли стороной. Если бы даже они стремились к полному разрушению укрепленных замков, которых на Руси отмечено 209, и поголовному уничтожению населения, это было бы им не по силам. Из восьми полугосударств, составляющих Русь, четыре не были вовсе затронуты нашествием.
Конечно, западный поход Батыя в 1237–1242 гг. потряс воображение современников. Но это не было планомерным завоеванием, для которого у всей Монгольской империи не хватило бы людей. Ни на Руси, ни в Польше, ни в Венгрии татары не оставляли гарнизонов, не облагали население постоянными налогами, не заключали с князьями неравноправных договоров. Для улуса Джучи, раскинувшегося от Алтая до Карпат, Чингисхан выделил 4 тысячи всадников. У хана Батыя, если считать с местным пополнением, в том числе и русским, которое вливалось уже с 1238 г., насчитывалось 30 тысяч воинов (на каждого три лошади: ездовая, вьючная и боевая). Эту цифру, как мне представляется, близкую к реальной, приводит Н. Веселовский в словаре Брокгауза–Ефрона. Такое войско трудно назвать несметным полчищем. А уж утвердить его силами на огромных пространствах деспотический режим просто невозможно.
А.С.: И все же профессиональный, хорошо вооруженный всадник – не из разряда добрых дядь. Огнем и мечом прокладывали себе путь в далекие страны эти бесстрашные, выносливые, ко всему готовые бойцы. Но ведь и на Руси были не менее доблестные витязи!
Л.Г.: Да, были, но в целом древнерусский этнос, переживая явный спад, уступал монгольскому в энергичности. Сопротивление отдельных отрядов и крепостей дисциплинированной и организованной армии не могло принести серьезного результата, кроме чрезмерных жертв и разрушений. А в национальном масштабе даже попыток объединиться для отражения врага не было предпринято. Куда там! Во время беспримерной осады Козельска, длившейся, как известно, семь недель, владимирский князь Ярослав Всеволодович, будто ничего не замечая, двинулся походом… в Литву, чтобы вскоре возвратиться оттуда с победой и добычей.
А.С.: Татарское иго, как считал К Маркс, иссушало душу русского народа. Что может быть страшнее? Не ценой ли бесчисленных жертв и таких вот мук Русь спасла Европу?
Л.Г.: А так ли это? Действительно ли существовала угроза монгольского овладения Европой? Да ничего подобного! Монгольская армия, воевавшая на три фронта – в Китае и Корее, в Средней Азии и Иране, в Северном Причерноморье, – насчитывала 130–140 тысяч всадников. На Руси, как я говорил, жило до 6 миллионов человек, а в одной Франции – около 18 миллионов, столько же в Германии, Италии плюс другие страны. Опасность была скорее психологической. А вот со стороны Запада угроза надвигалась реальная: романо-германский католический суперэтнос стремился подавить ортодоксальное православие – Византию и Русь, инерция развития которых иссякала. Римский папа как раз в это время и призывал католиков к крестовому походу на схизматиков, то есть греков и русских. Нужны были гений Александра Невского и татарская поддержка, чтобы хоть как-то сдержать стальной натиск.
Монголы принимали православие, ислам и теистический буддизм, но не католичество. Русская Церковь пользовалась покровительством восточных властителей. Даже в стольном граде Орды – (Сарае была открыта православная епископия. А когда здесь был объявлен государственной религией ислам, хан Узбек выдал митрополиту Петру ярлык с подтверждением иммунитета и привилегий церкви. Таким образом, не Москва, не Тверь, не Новгород, а русское православие как общественный институт стало выразителем надежд и чаяний всех русских людей независимо от их симпатий к отдельным князьям. Ведь они были вассалами «бесерменского» султана, следовательно, не могли котироваться как высший авторитет. Зато митрополит пользовался всеобщим признанием, в том числе и правителя Золотой Орды, не облагавшего налогом церковные имущества. Церковь была поистине «корпоративным феодалом».
Старания Александра Невского и направленная деятельность православной Церкви позволили вынянчить в лоне старого этноса зачаток этноса нового. Пассионарный толчок в XIII в. в Восточной Европе возродил к активной исторической роли два этноса: литовцев и великороссов, а также часть населения Турции, за исключением востока Малой Азии. Зарождающаяся Великороссия, чтобы не погибнуть, вынуждена была стать военным лагерем, причем былой симбиоз с татарами превратился в военный союз с Ордой, который продержался более полувека – от Узбека до Мамая.
В этот период великоросский этнос переживал инкубационный период фазы подъема. Тогда и долго после этого говорили: «Московиты, тверичи, рязанцы, смоляне, новгородцы», и только в 1380 г. представители всех этих княжеств пошли на Куликово поле, откуда вернулись уже русскими. В княжение Дмитрия Донского, Василия I и Василия Темного набухшая пассионарность превратила Древнюю Русь в Великую Россию. Времени на эту перестройку понадобилось относительно немного – 70 лет.
А.С.: И это, Лев Николаевич, можно считать второй, но очень крутой ступенью в этногенетическом становлении нынешних россиян?
Л.Г.: Именно так. Исторические часы начали тикать для восточных славян еще один раз. Завод пружины рассчитан на жизненный цикл в 1200–1500 лет. Сложными были условия взаимодействия с другими этносами, оно вылилось в жесткое и жестокое соперничество. Но русский народ не растерял драгоценного запаса византийской культуры. Теперь она стала соединяться с возрастающей энергией этнического развития в фазе подъема.
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…» Хотя люди того времени едва ли могли представить себе, на каком рубеже они поневоле оказались. Еще только проклевывалось национальное самосознание, вектор которого задала битва на поле Куликовом. И не только для русского, но и всех российских народов это событие чем дальше, тем больше преисполнялось символического смысла.
Как будто сожжение Москвы Тохтамышем было лишь эпизодом в ряду других. Даже постепенный развал Орды при этом не замечался или игнорировался. Хотя «великая замятия», то есть внутренняя кровавая междуусобица, и борьба с внешним врагом – хромым Тимуром (Тамерланом) окончательно подорвали химерную систему. А именно черты химерности стали все резче проявляться после религиозной реформы хана Узбека. Отпала Казань, наследовавшая Великому Болгару, отошла Астрахань, где жили потомки населения Хазарского каганата, и отделился Крым, издавна враждебный поволжским татарам и склонявшийся скорее не к соседней Степи, а к заморской Турции. А она, как и Россия, испытывала пассионарный взлет.
Дольше всех союз с Ордой поддерживала Москва, хотя и уклонялась от регулярной выплаты дани. Деньги, которые продолжали взимать с крестьян якобы для татар, оставались в казне московского князя. Но все же опора на ордынское наследие сохранялась, и она была не безосновательной. Ведь Литва, также испытывавшая рост пассионарности, усилила давление с Запада. Она захватила почти всю территорию Древней Руси, включая Киев. Побив татар на Синих Водах, овладела низовьями Днепра и Днестра. К ней клонились настроения сепаратистов Твери, Рязани, Нижнего Новгорода. А в Новгородской республике вообще укрепились позиции антимосковской, по существу – пролитовской партии. По мере того как слабело влияние некогда всемогущего Сарая, происходило возвышение роли Москвы. Это упрочивало гарантии самостоятельности Московского государства, а в дальнейшем позволило повернуть политику таким образом, что Россия вознамерилась претендовать на те же Казань, Астрахань и Крым как на неотъемлемые улусы Золотой Орды.
А.С.: Стоит ли тогда удивляться, что русских вслед за татарами Европа причислила к варварам? Может быть, на просвещенном Западе искренне считали, что они, эти дикари, несут в себе угрозу для единственно ценной, по их мнению, европейской культуры?
Л.Г.: Предубеждение против неевропейских народов родилось давно. Азиатскую степь, начинавшуюся не то от Венгрии, не то от Карпат, представляли обиталищем дикой первобытности, свирепых нравов и деспотического произвола. Взгляды эти были закреплены в XVIII в. создателями универсальных концепций истории, философии, морали и политики, хотя сии авторы имели об Азии весьма поверхностное и часто превратное представление.
А сама хваленая Европа? В эпоху Возрождения человекоубийство было повседневным занятием обитателей Западной Европы, причем имело массовые масштабы. Или, может быть, костры инквизиции и Варфоломеевскую ночь принимать за уроки просвещенности и нравственности? Кто кого «первее» и «передовее» в этом отношении? Или примером человеческого совершенства является какой-нибудь Фридрих Гогенштауфен, заявлявший, что «было три великих обманщика: Моисей, Христос и Магомет»? А взять Французскую революцию. Проницательный русский писатель XX в. верно подметил, что Робеспьер проливал кровь так же легко, как Сталин (не на бочки же кровь мерить), и даже по бесстыдству и презрению к правде и к правосудию Фукье-Тенвиль мало уступает Вышинскому.
