Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова
Это и есть [ответ] на ту газель Хафиза, Саиб:
«Да не устыдится никто своего недостойного поступка!».
В газели Хафиза идет речь о том, что в сезон цветения роз герой устыдился данного им обета не пить вино, а в тексте стихотворения-отклика возникает второе значение цитаты, полное авторской самоиронии. Саиб намекает на то, что его «ответ» на газель великого Хафиза – разумеется, попытка с негодными средствами, но стыдиться этого не стоит. Высвечивается второй смысл и в концовке еще одной ответной газели. В макта‘ газели Хафиза читаем:
Скажи сопернику, чтобы не хвастал передо мной загадками
и тонкими остротами,
У нашего пера тоже есть и язык, и красота слога.
Саиб цитирует последнюю строку стихотворения-образца и вновь переводит ее в регистр самовосхваления:
Саиб, это [ответ] на ту газель сладкоголосого Хафиза:
«У нашего пера тоже есть и язык, и красота слога».
Ирония и самоирония характерна для лирической тональности многих газелей Саиба, в том числе и при интерпретации некоторых традиционных любовно-мистических мотивов. В качестве примера можно привести начало одной из газелей, в которой поэт рассуждает об истинной сути самоотверженной любви:
Писать подруге письмо – чуждый [мне] обычай,
Письмо мотылька свече – это крылышко мотылька.
Облачиться в ихрам или повязать зуннар[31] – разницы нет,
Ведь лик твоего сердца повернут от Ка‘бы к капищу идолов.
Если твое сердце разбито на куски любовью, не сшивай его,
Ведь, разбившись, сердце становится гребнем для кудрей
подруги.
Ради молочного ручья изнурять топор, подобно Фархаду, —
Всего лишь одна из детских забав.
Образ детской игры, использованный для иронической интерпретации канонического мотива жертвенности в любви, выбран Саибом не случайно: мотивы, связанные с детством, встречаются в его поэзии в различных вариациях и, по всей видимости, являются одним из его нововведений. Интересно, что в традиционных сетованиях старости противопоставлены не юность с жаждой наслаждений, не любовные радости и опьянение жизнью, а детство с его чистотой, наивным весельем и непосредственностью:
Философский камень радости – земля страны детства,
Веселье – это игрушка с перекрестка детства.
В мире воздаяния на каждое вино есть похмелье,
Горечь жизни – это похмелье детства.
Во время листопада старости стали дырами бедствий
Все улыбки, которые мы расточали ранней весной детства.
Хотя пыль старости покрыла наши лица,
Сердце занято игрой в песочек, как в детстве.
Поседели волосы под гнетом небес – это выступило
Молоко, что я пил в пору детства.
Прошла жизнь, а ее заноза все еще в сердце,
Хотя быстро промелькнула весна детства.
Рефлективная поэзия Саиба существенно отличается от традиционной философско-дидактической лирики, в которой размышление неотделимо от поучения. Как отмечалось ранее, в поэзии XVII в., видимо, происходит частичное отделение рефлективных мотивов от сопутствующего наставления. Герой Саиба всматривается в окружающую реальность, задумывается над житейскими проблемами, как, например, в этой газели о старости:
О, сколько изменений внесла в мое существование старость!
Сон мой стал бессонницей, а во время бодрствования тянет
в сон.
Все частицы моего существа с ног до головы не обходятся
без боли,
Нет ни волоска на моем теле, что не согнулся бы
и не сгорбился.
Из приятных моментов, что были собраны и записаны
в сердце,
Ни одной записи не осталось, кроме памяти о днях юности…
Стал я туг на ухо, глаза утратили зоркость, язык заплетается,
Эти раковины лишились перлов, а мозг – пустой пузырь.
Ушла хватка из рук, словно опали осенние листья,
Шаг лишился упругости при ходьбе, ноги [все дольше]
в стремени…
С тех пор как выпали зубы, рассыпались страницы сердца,
Разлетаются по ветру, словно книга без переплета.
Хотя утро старости – это не утро Судного дня,
Перед моими глазами в очках установлен размер счета.
Быструю поступь жизни нельзя замедлить,
Саиб, сколько можно краской в цвет смолы чернить
свои волосы?!
Газель посвящена традиционной теме и по набору мотивов напоминает подобные стихотворения, созданные в форме касыд поэтами-классиками, сетовавшими на быстротечность юности. Однако Саиб гораздо более пристально, чем его предшественники, вглядывается в многообразные физиологические проявления наступающей старости и беспристрастно фиксирует их, рисуя портрет немощного старца, тогда как ранее такие приметы преклонного возраста, как поседевшие волосы или выпавшие зубы, скорее использовались как яркие одиночные эмблемы-символы. Газель практически лишена назидательной составляющей, лишь последние два бейта указывают на то, что главной задачей для себя поэт считает подведение жизненных итогов и принятие старости как неизбежного этапа земного существования.
В то же время лирический персонаж в газелях Саиба может размышлять над глобальными космогоническими и этическими проблемами, над взаимоотношениями человека и вселенной. Мировоззрение Саиба, базирующееся на основах доктринального суфизма, предстает как система универсальная, имеющая выход в области социального бытия и натурфилософских проблем. Стержнем художественно осмысленной картины мира в поэзии Саиба является концепция «единства Бытия» (вахдат ал-вуджуд) и исповедание единобожия (таухид). В Диване Саиба есть восемь газелей с радифом «един» (йаки-ст) и четыре с радифом «оба едины» (хар ду йаки-ст).
Концептуально значимым для Саиба, как и для других представителей поэзии индийского стиля, является преодоление узости, ограниченности натуры человека и обретение того состояния внутреннего мира, которое он вслед за некоторыми поэтами этой эпохи обозначает термином «широта натуры» (вус‘ат-и машраб). Можно предположить, что сумма свойств характера и обретенных знаний, осознаваемых как «широта натуры», в какой-то мере дополняет в поэзии XVI–XVII вв. представление о качествах «совершенного человека» (инсан ал-камил), закрепленное в классическом суфизме и суфийской литературе. Вот отрывок одной из газелей Саиба, в которой он раскрывает свой взгляд на это понятие:
В постижении Вселенной, о искатель Бога, не напрягай
крылья,
Если благодаря слову в руки попал кончик нити смысла —
довольно.
Широта натуры выгоняет тесноту из жилища,
