Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

Ай! Я пленнничек твоего неверненького сердечка!

Ах, душоночка моя! Я твоих притесненьиц жертвочка!

Ты балагурчик и шутничок, проклятьице твое – благо!

Ищу твоего проклятьица (душнам-ак) и молвлю за тебя

                                                                 молитвочку (ду‘а-йак)

Было ли так, что возлечка меня застал тебя сончик?

Стыдочек тебе – ведь твое местечко подлечка меня.

Любопытно, что второй из бейтов приведенного фрагмента построен на шутейной трансформации мотива одного из бейтов знаменитой газели Хафиза, то есть имеет еще и пародийный оттенок:

Как бы ты меня ни проклинала (душнам фармаи),

                                               благословляю тебя (ду‘а гуйам),

Ведь горькие слова украшают сладкие рубиновые уста.

Языковые новации и словотворчество в такой концентрации, какая наблюдается у Тарзи Афшара, можно считать своего рода уникальным опытом, ибо остальные поэты, его современники, шли другими путями обновления стилистического рисунка стиха. Он же считал, что красочность поэзии может достигаться смешением языков, изобретением слов, передающих необычные смыслы, пародийным использованием «ломаного» языка. Тем не менее характерные черты лирики Тарзи Афшара, как, например, употребление бытовой, профессиональной и иронически окрашенной лексики в «высоких» жанрах, ставят его в один ряд с другими представителями индийского стиля:

У гвоздя надо учиться терпению и выносливости —

Сто ударов по голове он получает от молотка и не старается

                                                                            поднять голову.

(Перевод Е. Э. Бертельса)

Его оценка собственного стиля также вполне вписывается в «визуальную» поэтику эпохи:

Обшитый каймой (тараз) веселья стиль (тарз) Тарзи

Выслушай, счастливая красавица, ведь это же

                                                              [изумительный] стиль.

(Перевод Е. Э. Бертельса)

В другом стихотворении, которое цитирует в своей работе Е.Э. Бертельс, Тарзи, жалуясь на отсутствие внимания со стороны покровителя, прибегает к иронической интерпретации мотива изобретения нового стиля, применив все тот же уменьшительный суффикс – ак:

Я тот, который для тебя изобрел (ихтира‘) новый стильчик

                                                                                          (тарзак),

Ты тот, который внимания не обращает и ни одной газели

                                                                                      не слушает.

(Перевод Е. Э. Бертельса)

Процитированная газель, судя по набору лексики и метрической схеме, является «ответом» на газель Хафиза «Клянусь величием, и саном, и совершенством Шаха Шуджа‘ // что ни с кем не затеваю склоки ради богатства и славы». В ней Тарзи продемонстрировал свои любимые приемы необычного оформления традиционной лексики: уменьшительный суффикс в слове тарзак – в первом бейте и глагол-неологизм от слова газал – газалидан («слагать-газели») – в последнем, реализовав таким оригинальным способом «красоту начала» (хусн ал-матла‘). Финал газели прямо указывает на стихотворение-образец, поскольку наряду с именем Тарзи и его повелителя шаха Сафи Сафавида содержит имя Хафиза и его повелителя Шаха Шуджа‘.

Саиб Табризи (Исфахани)

Признанным корифеем индийского стиля по праву считается Мирза Мухаммад ‘Али, вошедший в литературу под прозвищем Саиб (1601–1677). Поэт имел две нисбы – Табризи и Исфахани, поскольку его род происходил из Тебриза, однако во время правления шаха ‘Аббаса Великого Сафавида (1581–1629) семья будущего поэта вместе с двором переселилась в Исфахан. Несмотря на то, что вся его жизнь прошла в Исфахане, основная нисба поэта – Табризи – указывает на то, что свой поэтический дар Саиб связывал именно с табризским происхождением, которым очень гордился:

Саиб создан из чистой земли Тебриза,

Как Са‘ди – из глины Шираза.

И все же родился Саиб в Исфахане, умер и похоронен там же, а усыпальница его сохранилась до наших дней. Отец Саиба Мирза ‘Абд ар-Рахим носил прозвище «Сладкое Перо» и, по-видимому, был крупным стилистом. Сын не только унаследовал, но и преумножил его талант: помимо литературного дара Саиб великолепно владел искусством каллиграфии. Стихотворное наследие Саиба дошло до нас в авторских рукописях, которые отличаются не только литературным своеобразием, но демонстрируют особый стиль почерка, который, по мнению специалистов, лег в основу вариантов популярной ныне скорописи шикаста.

Завершив образование в родном городе, Саиб предпринимает серию путешествий по странам Ближнего и Среднего Востока, совершает хадж в Мекку, посещает шиитские святыни в Кербеле и Неджефе. Особую роль в становлении Саиба как литератора играют два путешествия в Индию, где поэт провел в общей сложности шесть лет. Там он познакомился со многими представителями культурного окружения Великих Моголов, участвовал в поэтических маджлисах, философских дебатах, сблизился с местными персоязычными поэтами и с некоторыми из них впоследствии вел оживленную литературную переписку и обменивался стихами. После восшествия на престол шаха ‘Аббаса II Саиб получает приглашение ко двору и удостаивается титула «царь поэтов». Попав ко двору сложившимся и уже прославленным поэтом, Саиб оставляет придворную службу сразу же после смерти своего покровителя. Во время поездок по Ирану Саиб записывал стихи своих современников и составил Байаз (уст. «тетрадь со стихами или молитвами») – собрание стихов, в котором представлено творчество более 800 поэтов (25 тысяч бейтов).

По мнению большинства иранских, западных и отечественных ученых, занимавшихся творчеством Саиба, он, несмотря на тесные контакты с современниками и великолепное знание поэтической традиции прошлого, создал произведения, отмеченные ярким своеобразием, оригинально сочетающие мотивы мистической отрешенности и социальной критики, афористической мудрости и иронии, уравновешивающие бытовую приземленность и неудержимый полет фантазии.

Благодаря его многочисленным высказываниям о природе стиха и свойствах собственного таланта, мы располагаем своего рода литературным манифестом индийского стиля. Приведем некоторые макта‘ его газелей, содержащие мотивы авторской рефлексии. Эпиграфом ко всему его творчеству можно считать такое высказывание:

Если ты охвачен стремлением к охоте за смыслом,

Аркан в твоей руке должен извиваться и скручиваться.

Усилия, направленные на поиск новых, необычных поэтических идей (букв. «незнакомых мотивов» – ма‘ни-и бигана), как основная задача поэта находит прямое выражение в таком бейте:

Друзья трудятся над свежестью словесных форм (лафз),

А я усердствую [в поисках] незнакомых мотивов

                                                                             (ма‘ни-и бигана).

Используя традиционное представление о смысле и слове как о душе и теле, Саиб утверждает:

Незнакомые мотивы Саиба страшатся словесных форм,

От бренного тела просветленная душа отделена.

Смысл (ма‘ни) в