Анатолий Левандовский - Дантон
По-видимому, Варле и Марат оказались правы: без вывода жирондистов из Конвента продолжение революции становилось невозможным.
Да, роль примирителя явно не удавалась Дантону.
Напрасно он старается, напрасно вновь выпускает медоточивого Барера, который 29 мая в большом докладе, составленном его патроном, силится доказать Конвенту необходимость сплотиться и проявить единодушие перед лицом внешнего врага.
Это происходит в дни, когда другие вожди Горы уже открыто призывают к восстанию, когда сам осторожный Робеспьер громко заявляет в Якобинском клубе, что народные представители должны либо погибнуть за свободу, либо добиться ее торжества.
Париж давно ждет звона набатного колокола,
Утром 31 мая этот звон, наконец, раздается.
Dies diem docet[30]
Набат зазвучал в шесть утра по приказу Революционного комитета. Через полчаса полномочная депутация покинула епископский дворец и направилась в Ратушу. От имени секций посланцы Комитета объявили Генеральный совет Коммуны распущенным и тут же снова наделили его всей полнотой власти: так Коммуна получила революционную санкцию народа.
Члены Коммуны во главе с Шометом и Пашем поклялись оставаться верными единой и неделимой республике, поддерживать «святую свободу, святое равенство, личную безопасность и уважение к собственности». Временным главнокомандующим вооруженными силами был назначен левый якобинец Анрио. По распоряжению революционных властей были закрыты все заставы, занята почта, арестованы курьеры. Анрио направил в секции своих военных агентов.
Конвент собирался под призывные звуки набата.
Жирондисты, многие из которых побоялись ночевать дома, заспанные и злые, ощупывали оружие в карманах своих сюртуков. Когда они проникли в зал заседаний, там уже находились три монтаньяра. Атлетическая фигура одного из них была хорошо знакома бриссотинцам.
– Смотрите, – воскликнул Луве, – какая злобная радость светится на этом мерзком лице!
– Ничего удивительного, – заметил Гюаде. – Разве ты не знаешь, что сегодня он собирается изгнать нас из Конвента?
Гюаде ошибался. Цель Дантона была много скромнее. Даже сегодня он не ждал и не желал гибели Жиронды.
Всего за несколько минут перед этим в саду Тюильри Жорж имел беседу с министром внутренних дел Домеником Гара. Министр, не отличавшийся дальновидностью, был крайне удивлен всем происходившим в Париже. Он забросал Дантона вопросами:
– Что означает все это? Кто заводит пружины? Чего добиваются?..
– Не волнуйся, – ответил трибун. – Они, как в марте, переломают несколько печатных станков и разбредутся.
– Ой, Дантон, не захотят ли они поломать кое-что другое?..
Жорж нахмурился.
– А ты не зевай. В твоем распоряжении больше средств, чем в моем…
Гара беспокоился не напрасно.
С утра вся столица была на ногах. Секции вооружали батальоны. Толпы людей сновали по улицам, делясь последними новостями. Особенно много народу устремилось к Ратуше. Государственные чиновники, мировые судьи, выборные ответственные лица, простые граждане – все спешили принести новым властям революционную присягу. Шомет и Паш едва успевали принимать делегатов секций. Каждая делегация докладывала о мерах, принятых в ее районе. Здесь задержали подводы с продовольствием, пытавшиеся ускользнуть из Парижа, там захватили важную переписку, изобличающую предателей, а тут уполномоченные от пожарных требуют, чтобы им дали оружие: они хотят послужить республике не только тушением пожаров, но и участием в боях…
Отряды национальных гвардейцев двигались к Конвенту. По дороге, на перекрестках и у мостов, они устанавливали дежурные караулы.
В течение двух-трех часов весь Париж оказался под властью повстанцев.
В полдень Анрио приказал дать несколько выстрелов из сигнальной пушки.
Никогда еще от начала своего существования Конвент не переживал столь суматошных часов.
Никто не сидел на месте, все носились по залу, кричали и перебивали друг друга.
Министр внутренних дел и мэр, вызванные для отчета, удовлетворительных объяснений дать не могли. Да, в Париже неспокойно; да, заставы закрыты и вооруженные патрули дефилируют по улицам; но кто в силах здесь что-либо сделать?..
Возмущенные лидеры Жиронды требуют наказания «преступных элементов». Монтаньяры свистят, топают ногами и бурно протестуют против попыток оклеветать народное движение…
– Кто приказал ударить в набат? – допытывается Верньо,
– Кто? Сопротивление гнету! – раздается ответ из верхних рядов.
На трибуне Дантон. Он говорит грозно и резко, он «подобен Нилу, выходящему из берегов». Однако выводы его крайне умеренны. Он не требует ничего, кроме ликвидации Комиссии двенадцати.
«Государственные люди» готовы схватиться за якорь спасения. Жирондист Рабо отвечает Дантону:
– Ну хорошо. Пусть Комиссии больше не будет, а производство всех розысков перейдет к облеченному нашим доверием Комитету!
Это запоздалая попытка к примирению: оратор готов капитулировать перед «Комитетом Дантона».
Но Рабо перебивают и стаскивают с трибуны. Никаких компромиссов с прихвостнем Дюмурье!
Гора, чувствуя, что восставшие санкюлоты – ее верная опора, остается непреклонной.
У решетки для петиционеров одна за другой проходят делегации от Коммуны, секций, Революционного комитета.
Делегаты требуют ареста жирондистских лидеров, обуздания мятежей в южных департаментах, разрешения продовольственных трудностей. Они не забывают персонально назвать двадцать два имени ненавистных им членов Конвента, а также имена министров Лебрена и Клавьера.
Хитрый Барер, переглянувшись с Дантоном, поднимается на трибуну. От имени Комитета общественного спасения он вносит ловко составленный проект. Он предлагает ликвидировать Комиссию двенадцати и предоставить вооруженные силы Парижа в руки Конвента.
Внешне проект достаточно революционен. Но по существу это попытка обезглавить восстание.
Ибо упразднением Комиссии двенадцати, которой фактически и так уже не существует, Барер, как и раньше Дантон, рассчитывал предотвратить арест главарей Жиронды; требуя же передачи военных сил под начало Конвента, он надеялся обессилить повстанцев и сделать хозяином положения большинство Ассамблеи, то есть «болото» и тех самых жирондистов, против которых было поднято восстание.
План Барера сразу же разгадывает Робеспьер и раскрывает его смущенному Конвенту.
В тоске застыли жирондисты на своих местах.
– Делайте же ваш вывод! – раздраженно кричит Верньо.
– Да, я сделаю свой вывод, – спокойно отвечает Робеспьер, – и он будет направлен против вас. Мой вывод – это обвинительный декрет против всех сообщников Дюмурье, против всех тех, кто был обличен здесь петиционерами!..
Слова Неподкупного прозвучали в настороженной тишине, как смертный приговор Жиронде.
И все же к концу заседания торжествует не Робеспьер, а Дантон. Стараниями Барера и других «миротворцев» день 31 мая заканчивается именно так, как желает великий соглашатель.
Два темных глаза неутомимо следят за событиями дня. Глаза принадлежат женщине под густой вуалью, которая ни за что не хочет быть узнанной.
Где только не побывала она сегодня! Ей довелось даже проникнуть в Конвент, и здесь, в течение нескольких часов меряя нервными шагами комнату для петиционеров, она прислушивалась к тому, что происходило в главном зале.
Ей удалось вызвать Верньо и говорить с ним.
Она собиралась выступить у решетки Конвента.
А затем почти до ночи она бродила в окрестностях Тюильри, выспрашивая постовых, канониров и случайных наблюдателей.
Это была Манон Ролан.
Она страшилась за судьбу своей партии и участь своего супруга. Сначала она думала ходатайствовать о бывшем министре перед Конвентом, но затем, когда Верньо отговорил ее от этого, побежала пристраивать старика у друзей в безопасном месте.
В сумерках Манон вернулась на Карусельную площадь и была поражена полной переменой декораций.
Батальоны, весь день стоявшие у дворца, словно растворились в воздухе, остались лишь незначительные посты. В затихшем зале свет был погашен: значит, заседание окончилось.
Не веря своим глазам, Манон обратилась к группе санкюлотов:
– Что, граждане, неужели все прошло хорошо?
– О, как нельзя лучше! Они перецеловались и вон там, у дерева Свободы, спели «Марсельезу»…
У Манон стучало в висках.
«Перецеловались… Спели „Марсельезу“… Уж не бред ли все это?..»
Дальнейшие расспросы подтвердили услышанное. Да, депутаты пришли к соглашению. Комиссия двенадцати распущена, все ее дела переданы Комитету общественного спасения, но никто из бриссотинцев не обижен. Все они, провожаемые волонтерами из буржуазных секций, спокойно разошлись по своим квартирам…
