Анатолий Левандовский - Дантон
Ничего другого, как идти к себе домой, не оставалось и Манон Ролан. Ей хотелось плакать от радости. Правда, радость была отравлена тем, что виновником ее оказался ненавистный Дантон…
На душе у Манон все же было неспокойно…
Кто совершенно спокойно спал в ночь на 1 июня, так это Жорж Дантон.
Давно уже он не испытывал такого удовлетворения, как сегодня. Недаром он, Барер и их единомышленники потрудились до седьмого пота. Как ни лезли на рожон эти идиоты бриссотинцы, они все-таки спасены. Мало того: его Комитет, присвоив все функции уничтоженной Комиссии двенадцати, еще более усилил свою власть. Теперь он, Жорж, действительно на коне! Сколько ни спорили и ни кричали, как ни возмущались крайние, «болото» в последний момент поддержало своего вождя и послушно проголосовало за предложение Барера…
Значит, все в порядке. Так будет и впредь.
Всегда использовавший силу народа, Дантон забыл на этот раз, что народ – несокрушимая сила, что народ имеет свой могучий голос, голос, перед которым не устоят ни одна Комиссия и ни один Комитет. Он забыл, что битва еще не кончена, что за сегодняшним днем неизбежно наступит завтрашний, что за маем следует июнь.
А новый день, заря которого уже начинала заниматься на бледном небе, готовил соглашателю и его подопечным много неожиданного и неприятного…
В то время как Жорж наслаждался сладкими сновидениями, Революционный комитет, Коммуна и клубы бодрствовали.
В Ратуше и у якобинцев происходили оживленные дебаты.
Варле выражал недовольство результатами дня и обвинял во всем Шомета и Паша. Мэр, облеченный законной властью, – только препятствие для восстания! Ему бы вообще не следовало выходить из дому!
Эбер возражал. Он, напротив, считал, что день 31 мая пропал даром лишь вследствие излишней торопливости Революционного комитета.
Но споры и распри вряд ли могли что исправить.
Это хорошо понимал Билло-Варенн, который так резюмировал у якобинцев суть дела:
– Пока все проведено только наполовину… Главное – не дать, чтобы народ остыл…
К шести часам утра 1 июня в этом смысле и было составлено воззвание Революционного комитета к.48 секциям.
Подчеркивая, что первая, предварительная победа одержана, что жирондистской Комиссии больше не существует, воззвание предостерегало граждан от излишней самоуспокоенности. То, что сделано, – это лишь начало. «По тому, что народ совершил вчера, можно предвидеть то, что он совершит сегодня. Граждане, оставайтесь в полной боевой готовности!»
Утро 1 июня начиналось, как обычно. Труженики спешили на работу. В мастерских застучали топоры, завизжали пилы. В учреждениях клерки занялись своими бумагами. Открывались лавки, у которых с ночи дежурили ленты очередей.
Депутаты, шествовавшие в Конвент, констатировали, один – с удивлением, другие – с радостью, этот повсеместный переход к будничным делам.
Все утреннее заседание занял обширный доклад Барера.
Докладчик, отмечая полное спокойствие в столице, заверял своих коллег, что все страшное осталось позади. Впрочем, и страшного-то ничего не было: народ держал себя с достоинством, петиционеры – с тактом. Ни единой жизни не угрожала опасность. Со стороны Конвента, окруженного почтительными и энергичными санкюлотами, все окончилось тем, что благоразумно улаженные несправедливости подготовили полное и общее примирение…
Прежде чем начались прения, председатель объявил заседание оконченным.
«Примирители» спешили покинуть зал. Нужно было как следует отпраздновать свой блестящий успех.
Но если в первой половине дня группа Дантона – Барера могла испытывать радость и тешить себя иллюзиями, то на исходе того же дня эта радость должна была померкнуть, а иллюзии – рассыпаться в прах.
Анрио не распустил народных войск. Напротив, он держал их наготове и ожидал только сигнала.
В пять часов вечера сигнал был дан.
Неустрашимый Марат, явившись в Ратушу, произнес полную огня призывную речь. Под общие аплодисменты Друг народа поднялся на башню Ратуши и сам ударил в набат.
Тотчас же откликнулись десятки секционных колоколов.
Столица вновь загудела.
Под этот не прекращающийся ни на секунду звон окончился вечер, прошла ночь и наступило следующее утро. Оно ничем не напоминало утра прошедшего дня.
На этот раз Конвент действительно был полностью окружен армией революции.
Стотысячное войско заняло все прилегающие к Карусельной площади улицы и переулки. Сто шестьдесят три орудия были направлены на окна зала заседаний.
Жирондисты, совершенно обессилевшие от пережитых волнений и бессонных ночей, мрачно занимали свои места. Они знали, что несколько часов назад по приказу революционных властей были закрыты и конфискованы все их газеты. Они знали также, что Революционный комитет издал постановление об арестах Ролана и Клавьера и что вследствие бегства Ролана только что схвачена его жена. Они знали, наконец, что сегодня всем им не уйти от расплаты.
В начале заседания были оглашены депеши из департаментов, которые определили весь последующий ход дебатов.
Из Вандеи сообщали, что артиллерия, провиант и боевые припасы республиканцев попали в руки мятежников. В департаменте Лозер начиналась гражданская война и лилась кровь патриотов, В Лионе, сообщения из которого давно уже носили тревожный характер, вспыхнул роялистско-жирондистский мятеж, были замучены восемьсот якобинцев-демократов.
Жирондисты понимают, что врагам нельзя дать опомниться. Один из наиболее злобных ораторов партии, Ланжюине, бросается к трибуне.
Не обращая внимания на рев галерей и верхних рядов, укоряет Конвент за его «слабость», требует уничтожения Коммуны, издевается над санкюлотами…
– Спускайся с трибуны, – кричит возмущенный до бешенства депутат Горы, бывший мясник Лежандр, – а не то я убью тебя!
– Сначала добейся декрета о превращении меня в быка, – иронизирует Ланжюине.
Лежандр направляет на оскорбителя пистолет. И с той и с другой стороны спешат на помощь. В воздухе сверкают кинжалы и шпаги.
Свалку пресекает выступление делегата от властей Парижского департамента.
– Представители нации, – говорит он, – вот уже три дня, как граждане Парижа не расстаются с оружием. Народ устал и не хочет больше откладывать своего счастья. Спасите его, или он заявляет вам, что сам будет спасать себя!
Эти слова отрезвляют Собрание.
Несколько голосов из напуганного «болота» призывают к «временному аресту» лидеров Жиронды.
Барер еще раз пытается исправить положение.
Желая избавить бриссотинцев от ареста, он предлагает от имени Комитета общественного спасения, чтобы перечисленные в петиции депутаты добровольно сложили свои полномочия.
Но монтаньяры дружно протестуют.
– Если они невиновны, – заявляет Билло-Варенн, – пусть остаются, если виновны – пусть будут наказаны.
Билло предлагает поименно вотировать обвинительный декрет.
Завязываются прения. Их нарушает новая суматоха. Кто-то из депутатов кричит, что, когда он захотел выйти из зала, его не пропустили: все проходы заняты вооруженными людьми!
Барер проявляет высшую степень возмущения. Он обличает «новых тиранов». За «самоуправством» народа он видит руку Лондона, Мадрида или Берлина.
Его поддерживает Делакруа.
Дантон, до этой минуты мрачно молчавший, вдруг тоже возвышает голос. Он требует декрета о строгом наказании человека, осмелившегося держать Конвент в состоянии осады.
Анрио немедленно вызывают для объяснений.
Но тот и не думает являться,
Тогда Барер предлагает всем членам Конвента сообща выйти к вооруженному народу, с тем чтобы продемонстрировать свою независимость.
Большинство депутатов во главе с председателем Эро де Сешелем поднимаются со своих мест. Только Марат и группа его сторонников остаются в пустеющем зале.
Процессия двигалась в полном молчании.
Впереди медленно шел председатель, надевший шляпу в знак печали. За ним следовали жирондисты, «болото», монтаньяры – все с непокрытыми головами. Вооруженные санкюлоты с любопытством разглядывали своих избранников.
Дойдя до ворот, выходивших на Карусельную площадь, депутаты остановились. Дальше ходу не было. Дальше тянулся необозримый лес пик и штыков.
Послышался цокот копыт. Навстречу Эро подъезжал Анрио в полной парадной форме, держа руку на эфесе сабли.
Председатель прочитал декрет о снятии караулов и удалении вооруженной силы. Анрио молча смотрел на читавшего. Тогда тот с упреком в голосе тихо спросил:
– Чего же хочет народ? Конвент озабочен только его счастьем.
– Народ восстал, – сухо ответил Анрио, – не для того, чтобы выслушивать красивые фразы, а для того, чтобы отдавать приказания. Он желает, чтобы ему были выданы изобличенные преступники.
