Средиземноморская Франция в раннее средневековье. Проблема становления феодализма - Игорь Святославович Филиппов
Переходя к антропонимическим данным, следует начать с констатации того несомненного факта, что этническая принадлежность имени далеко не всегда совпадает с этнической принадлежностью его носителя. Об этом странным образом забывали ученые XIX в., в том числе самого высокого класса. Например, Я. Гримм, основываясь на именнике Сен-Жерменского политика, считал, что население Парижского района в начале IX столетия было в основном германоязычным; из этой посылки исходил и опиравшийся на его работы Ф. Энгельс. Некорректность такого подхода к антропонимическим источникам была показана еще в конце XIX в., в частности О. Лоньоном[739], но рецидивы его встречаются и в современной литературе, например у А. Льюиса[740].
В раннее средневековье принадлежность к той или иной этнической группе была тесно связана с социальным положением. Стремясь улучшить свой статус, покоренное романское население охотно называло детей именами германских завоевателей, далеко не всегда понимая их значения[741]. Поэтому доля германских имен, вычисленная даже по самым представительным источникам, не дает правильного представления о доле германцев в населении данного района. В Турском политике конца VII в. она составляет примерно 95%[742], в Сен-Жерменском — более 90%[743], в Марсельском — 42,3%[744], но эти данные, конечно же, нельзя экстраполировать на этнический облик соответствующих территорий. Для того, чтобы восстановить истинную картину, нужно сопоставить данные о соотношении германских и не германских антропонимов по различным районам Западной Европы, а затем, основываясь на других, не ономастических источниках, расшифровать результаты такого сравнения. Идя по этому пути, серьезные исследователи неизменно приходили к одному и тому же выводу: по самым щедрым, явно завышенным оценкам, германцы составляли в населении Средиземноморской Франции никак не более нескольких процентов[745]. Разумеется, поскольку германцы были господствующим этносом, их роль в политической и общественной жизни региона была гораздо более существенной, чем их удельный вес в населении, однако их малочисленность (особенно в Провансе) является одним из основополагающих фактов истории раннего средневековья. Начало массовой миграции северян в Лангедок и Прованс приходится уже на эпоху Столетней войны[746].
Другие народы оставили еще меньше следов в истории региона. Влияние басков ограничивалось землями к западу от Гаронны. Исключение составляли Пиренеи, где в VI–VIII вв. они продвинулись почти до Средиземного моря. Их присутствие зафиксировано в горной Сердани[747] и даже в Руссильоне[748]. Однако речь идет об изолированных поселениях.
На протяжении всего изучаемого периода в регионе существовали еврейских общины. В Нарбоне[749], Арле[750] и Марселе[751] они сохранились с римских времен, в некоторых других городах, например в Ниме[752] и Безье[753], их присутствие прослеживается с X в., в Авиньоне[754] и Тулузе[755] — с начала XI в., но это может объясняться и лакунами в источниках. Как и повсюду, евреи занимались торговлей, в том числе рабами, и ростовщичеством[756]. Однако по крайней мере с IX в. они владели и сельскохозяйственными угодьями[757].
В заключение несколько слов об арабах. Существование арабского населения на юге Франции (в 20–50-х гг. VIII в. в Септимании и с 80-х гг. IX в. по 972 г. на юго-востоке Прованса) сомнения не вызывает. Вопрос в том, в какой мере арабские колонисты влились в местное население и повлияли на экономику и культуру региона. В XIX в. влияние арабов оценивалось как весьма значительное, с ними связывали даже строительство оросительных каналов. Но уже к началу XX в. эта точка зрения была отвергнута. Исследователи справедливо ссылались на враждебное отношение местного населения к мусульманам и на то, что завоевание Септимании Каролингами повлекло за собой их полное изгнание[758]. Доказано, что южнофранцузские топонимы, содержащие упоминания о сарацинах, появились только в эпоху крестовых походов. Как правило, они обозначают более древние поселения, чьи первоначальные названия напоминали этот этноним. Например, Castelsarrasin под Монтобаном в текстах каролингского времени именовался Castrum Cerrucium, или Cermcmum[759]. Иногда логика наименования была другой: начиная с XI в. "сарацинскими" или "мавретанскими" называли любые древние диковинки, в том числе старинные поселения, сохранившие материальные следы галло-римского происхождения, особенно арки[760]. В Нарбоне "сарацинской" называли одну из крепостных башен, возведенную не ранее IX в. и служившую одно время ратушей[761]. Топонимы этого типа, которые было бы правомерно связывать с присутствием арабов, встречаются только в Руссильоне[762]. К их числу следует, видимо, отнести и названия населенных пунктов, образованные от слова palatium, обозначавшего при арабах опорные пункты их административнофискальной власти[763].
В последнее время некоторые специалисты, в частности Ф. Сенак, склоняются к тому, что часть арабов была все-таки ассимилирована[764]. Капитулярий 812 г. называет в числе иммигрантов из-за Пиренеев если не арабов, то лиц, носящих арабские имена[765]. Позднее случалось, что местные жители брали в жены "сарацинок" — вероятно, освобожденных рабынь восточного происхождения[766]. Впрочем, прозвища "сарацин"[767] и ему подобные можно толковать по разному: причиной могло быть не только происхождение, но и смуглая внешность, долгое пребывание среди неверных и т. д. В общем и целом, участие арабов (или арабизированных берберов и испанцев) в этногенезе южнофранцузской народности было очень скромным и совершенно несопоставимым с той колоссальной ролью, которую они сыграли в дестабилизации демографической ситуации в регионе.
