Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции - Юрий Львович Бессмертный
Нетрудно понять, что в рамках этого взгляда оправданы и конкубины, и содержанки, и даже проститутки. Вероятно, Дешан сознавал нереалистичность своих призывов ко всеобщему безбрачию. Самая решительность его призывов объяснялась, думается, отчасти тем, что поэт сознавал относительную неуязвимость церковного брака как общепризнанного института. И все же не пройдем мимо того факта, что Дешан, писавший в конце XIV — начале XV в., т. е. во времена, которые были периодом острой нехватки человеческих ресурсов, ничуть не задумывался над проблемой умножения браков. Это тем более заслуживает внимания, что воззрения Дешана не представляли во Франции XIV–XV вв. чего-то исключительного.
Широко распространенный сборник новелл «15 радостей брака» (рубеж XIV–XV вв.) представлял еще более острую, чем у Дешана, сатиру на этот институт. В этом сборнике на конкретных примерах рассматривались все мыслимые варианты брака — по любви, по расчету, при мезальянсах, без них, когда муж старше жены, когда жена старше мужа и т. п. И все они рано или поздно сводились, как свидетельствует автор, к обману, к супружеской измене, к моральным, физическим и материальным невзгодам, от которых нет спасения. Виною всему опять-таки — женщина, ее легкомыслие, жадность, эгоистичность, похотливость[533].
Против подобных обвинений в адрес женщин резко выступала Кристина Пизанская, писавшая, что «мужчины ополчаются против женщин из‑за собственных пороков и телесных изъянов, из зависти или даже из удовольствия, которое они получают от клеветы»[534]. Но и Кристина оценивала брачные узы в высшей степени критически: «Для многих женщин из‑за грубости мужей безрадостная жизнь в браке намного тяжелее, чем жизнь рабынь у сарацинов»[535]. Расходясь в объяснении невзгод супружества, писатели XIV — начала XV в. сходились, как видим, в признании неравноправия супругов, в констатации сугубо подчиненного положения женщины в семье. Анонимному автору «Трактата о домашнем хозяйстве и семейной морали» или же шевалье Делатур Ландри безропотная покорность жены мужу казалась необходимым условием супружеского счастья[536]. Кристина Пизанская видела в этом вопиющую несправедливость. Но самый факт бесспорного верховенства мужчины в семье никто не оспаривал.
Значит ли это, что статус женщины в семье ухудшился по сравнению с предыдущим столетием? На этот вопрос трудно ответить однозначно. Ни одно из приводившихся выше свидетельств женской приниженности не содержит данных, на основании которых его можно было бы квалифицировать как характеризующее некое новое явление; все, о чем идет речь, явно существовало и в XIII в. Изменилось, видимо, лишь восприятие женского неравноправия. В XII–XIII вв. необходимость для жены подчиняться мужу не вызывала сомнений, казалась бесспорной. В XIV–XV вв. такое подчинение, видимо, перестало представляться само собой разумеющимся. Развернулась полемика об истоках и оправданности такого подчинения. Его масштабы, вероятно, не увеличились. Но осознание ущербности женского статуса — по крайней мере у тех, кто задумывался над этим сюжетом, — не могло не наложить негативный отпечаток на восприятие женщиной ее положения.
К тому же приниженность женщины в семье осложнялась сохранением сложившейся в прошлом ущербности ее социальных и правовых возможностей. Анализируя многочисленные завещания, составлявшиеся в XIV–XV вв. жителями Лионнэ, М. Т. Лорсен выявила громадные различия между мужьями и женами при реализации принадлежавших им имущественных прав. Величина денежного богатства, которое передавали своим наследникам мужчины, составляла в среднем у рыцарей 535 ливров, у неблагородных 40 ливров. В завещаниях женщин эти цифры были равны соответственно 137 и 28 ливрам. В общей массе завещаний мужчинам принадлежало (в тех же группах) 65–70 % завещаний, женщинам — лишь 10–28 %[537]. Другую форму женской приниженности выявил по авиньонским завещаниям того же времени Ж. Шифолё. Он обнаружил существенное различие в волеизъявлениях жен и мужей. Мужья в четверти всех исследованных Шифолё текстов завещали похоронить себя в родовых склепах, отдельно от жены. Лишь в 7 % завещаний они распоряжались в пользу совместного с женою захоронения. В женских завещаниях соотношение распоряжений было почти прямо противоположным: в четверти случаев предполагалось захоронение вместе с супругом; правда, желание быть захороненной там же, где и родители, обнаруживается почти столь же часто, как и у мужчин, — в 20 % случаев[538]. Тем не менее различие жен и мужей в степени «растворения» в семье выступает здесь достаточно ярко.
В XIV–XV вв. женщины вовсе не встречались в числе слушательниц западноевропейских университетов[539]. Не участвовали они и в молодежных объединениях[540]. Поучительно семантическое различие термина «joyeux» в применении к молодым мужчинам и женщинам. Homme joyeux — престижное обозначение молодых мужчин, участвовавших в городских или деревенских молодежных союзах. Filles joyeuses — уничижительный термин, которым именовались уличные девки. В общем в характеристике женского статуса во Франции XIV–XV вв. оценка, идущая от Хёйзинги и подчеркивающая в нем черты ущербности, представляется нам гораздо более обоснованной, чем некоторые последующие суждения, в которых предлагалось признать его заметное улучшение.
Особенно это касается женщины из низов. Часто цитируемое высказывание Кристины Пизанской, по словам которой простая крестьянка или горожанка, несмотря на свой тяжкий труд и грубую пищу, чувствовала себя в жизни «более уверенно» и была «более обеспеченной», чем некоторые высокопоставленные дамы[541], представляло, конечно, лишь литературный образ; Кристине он был нужен, чтобы привлечь внимание к неравноправию мужчин и женщин в высших классах. В большинстве же случаев светская литература XIV в. по традиции игнорировала жизненные реалии бедных крестьянок и горожанок. В отличие от этого документальные данные ясно свидетельствуют об их бедственном положении, особенно тех из них, кто были холостыми или вдовыми. Труд таких женщин по найму оплачивался вдвое ниже мужского[542]. Их доля среди низших слоев городского населения была неизмеримо выше их доли среди имущих[543]. Овдовение почти всегда означало для женщины и обеднение[544], тем более что пользоваться имуществом, нажитым вместе с умершим мужем, вдова могла обычно лишь при отказе от повторного брака. Эта социальная и экономическая приниженность женщины вообще и женщины из низов в частности, несомненно, способствовала практике конкубината и распространению проституции и изнасилований.
Определенную роль в бытовании этих явлений играла, видимо, и специфика сексуальных норм в обществе того времени. Говоря о ней, Й. Хёйзинга писал: «В основном… отношение к любви даже среди людей высших
