Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции - Юрий Львович Бессмертный
Среди посетителей публичных домов, судя по судебным разбирательствам, которые предпринимались при нарушении в них порядка, встречались мужчины всех возрастов (от 18 до 40 лет) и всех социальных классов (ремесленники, поденщики, купцы). Особенно много было молодых холостяков, иммигрантов и клириков[519]. Опираясь на сохранившиеся свидетельские показания, Ж. Росио утверждает, что для неженатых мужчин среднего класса посещение публичных домов представляло в середине XV в. обычное (а не постыдное или хотя бы требующее сокрытия) дело. И сверстники, и даже нотабли видели в нем признак физического здоровья и делового и морального благополучия. Наоборот, молодого мужчину, не появлявшегося в публичном доме, начинали подозревать в том, что он болен, либо имеет постоянную конкубину (что неприличнее), либо слишком стеснен в средствах[520]. С женатых, застигнутых у проституток, полагалось взимать штраф, хотя соблюдалось это далеко не всегда и они также входили в число завсегдатаев публичных домов. Посещать их было в обычае и у вельможных особ. По словам Г. Шателена, Филипп Добрый повелел включить в счета его герцогских расходов, предпринятых по случаю пребывания в Валансьене английского посольства, траты на посещение членами этого посольства, как и сопровождавших их родственников, публичных бань города; при этом подчеркивалось, что в ожидании высоких гостей в банях должно быть все устроено «сообразно с тем, что потребно будет в служении Венере, и все пусть будет наиотборнейшее»[521]. Й. Хёйзинга, ссылаясь на Базена, замечает даже, что в ту пору благопристойность считалась «неподобающей» члену княжеского рода[522].
Среди проституток абсолютно преобладали дочери бедных крестьян и ремесленников в возрасте от 15–17 до 30 лет. Примерно половина из них — жертвы насилий, которым они подверглись в ранней молодости, и им приходилось либо находиться на содержании, либо же искать прибежища в публичном доме[523]. После 30 лет многие из проституток добивались удачного замужества: раскаяние считалось достаточным для «очищения» от грехов прошлого[524].
Было бы упрощением видеть в широком распространении публичных домов во Франции XIV–XV вв. лишь проявление обычной дихотомии долженствующего и существующего; столь же неоправданно сводить дело к двуличию христианских иерархов и светских властителей, «говоривших» одно, а «делавших» противоположное[525]. Перед нами более сложное явление средневековой культуры. В нем выражается свойственное тому времени убеждение в неизбывном несовершенстве человеческой натуры. Будучи изначально грешен, человек может духовно усовершенствоваться лишь ценой напряженнейших интеллектуальных и физических усилий. Мир наполнен соблазнами, частью дьявольскими, частью ниспосланными богом во испытание чистоты праведников, над которыми ведь тоже висит угроза греха. Сложна иерархия этих соблазнов: перед одними способны устоять лишь самые совершенные, преодолеть другие по силам и простецам. Как известно, последнее представление пронизывало учения ряда еретических сект и нищенствующих орденов XIII–XV вв. — от катаров до францисканцев и доминиканцев. Оно же в той или иной мере присутствовало и во всеобщей картине мира, создавая базу для иерархии идеалов и норм поведения. Высшие из этих идеалов предполагали недостижимое для рядового мирянина (или даже клирика) исполнение всех горних заветов, другие — менее возвышенные — допускали (или даже извиняли) следование соблазнам грешной плоти. Если при этом удавалось «избежать худшего», не допустить «смертного греха» или тем более «сократить» масштабы греховного поведения, это уже было достижением, оправдывающим соответствующие поступки. С точки зрения этой логики отступления от идеала моногамного церковного брака, характерные для значительной (если не основной) массы населения, казались, во всяком случае, естественными. В зависимости от «точки отсчета» в них можно было видеть не только прегрешения, но и, наоборот, свидетельства преодоления худших соблазнов и, следовательно, моральное достижение.
Но для понимания распространенности во Франции XIV–XV вв. проституции (как и изнасилований, и конкубината) сказанного, конечно, недостаточно. Какие другие реалии питали тогда это явление? Остановимся вначале на своеобразии положения женщины.
Говоря в предыдущей главе о статусе женщины в XI–XIII вв., мы уже отмечали, что известное укрепление престижа женщины внутри семьи (в связи с успехами моногамного брака) не предотвратило в тот период общей социальной приниженности женщины. Как изменилась эта ситуация во Франции XIV–XV вв.? Не претендуя на сколько-нибудь полное обозрение статуса женщины в это время, отметим лишь наиболее очевидные тенденции.
Судя по ученой светской литературе, кризис куртуазных ценностей и рыцарского культа дамы, наметившийся уже в конце XIII в., в XIV–XV вв. достиг своего апогея. Одно из ярких свидетельств этого — полемика вокруг идей Жана де Мена. Напомним, что написанную им вторую часть «Романа о Розе» пронизывает идея превосходства плотской любви над любовью куртуазной; рыцарский культ дамы предается осмеянию, девственность — проклинается, целомудрие изображается как обветшалое и нелепое понятие, противоречащее заповедям «Природы». Неслучайно в качестве постоянных союзников Амура Жан де Мен выводит Притворство (Faux-Semblant) и Скрытность (Bien-Celer). Фигурирующая в романе мать Амура Венера считает недопустимым, чтобы жены хранили верность мужьям (как, впрочем, и мужья — женам). В XIV–XV вв. эти идеи Жана де Мена не раз подвергались критике. Против них выступали, с одной стороны, богословы[526], с другой — светские писатели[527]. Тенденции подчеркивать неизбывную порочность женской природы противодействовало и усиление культа Богоматери[528].
Тем не менее антифеминистские и антиматримониальные воззрения формулировались в это время очень резко. Вот что писал, например, Э. Дешан. «Я хорошо знаю, — писал он, — что сердце ни льва, ни леопарда, ни иного хищника, ни самого религиозного из людей не так верно себе, как верна себе женщина. (Она извечно творит одно и то же.) Женщиной были погублены и царь Соломон, и первый человек, и весь род людской. И нет такого в мире, чего не смогла бы погубить женщина. Ею были преданы и могущественнейший Самсон, и неистовый Геракл, и царь Давид. Она же довела до могилы Мерлина. Никто не смог спастись от женского злоязычия… И многих смелых и достойных людей погубили либо любовь, либо брак…»[529] В соответствии с этим взглядом на женщину Дешан всячески порицает брачный союз с ней, сравнивая всякий брак с сумасшествием, с самоубийством, с серважем, рабством и тому подобными бедами[530]. В большинстве случаев Дешан обращается с призывом к мужчинам воздерживаться от брака. При этом он замечает, что свобода от брачных уз ничуть не мешает мужчине обрести женщину, когда он «возжаждет»[531]. Но в некоторых балладах Дешан советует избегать брака и женщинам[532]. В общем его идеалом оказывается холостое состояние, не исключающее при этом внебрачных связей, особенно для мужчин. Именно мужчина — главное действующее
