Игорь Данилевский - Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIVвв.). Курс лекций
<…> Эту удивительную историю о том, как Симонид изобрел искусство памяти, рассказывает Цицерон в сочинении…Об ораторе, когда ведет речь о памяти как об одной из частей риторики. Этот рассказ содержит краткое описание мнемонических мест и образов (loci и images), которые использовались римскими риториками»[24].
Итак, один из способов упорядочения материала, подлежащего запоминанию, Цицерон связывал с так называемыми местами памяти, использование которых облегчает запоминание больших массивов информации:
«…Он [Симонид] пришел к выводу, что желающим развить эту способность [память] нужно отобрать места и сформировать мысленные образы тех вещей, которые они хотят запомнить, и затем расположить эти образы на местах, так что порядок мест будет хранить порядок вещей, а образы вещей будут обозначать сами вещи, и мы станем использовать эти места и образы, соответственно, как восковые таблички для письма и написанные на них буквы»[25].
Вот такими восковыми табличками, которые позволяют нашим современникам записывать в своей памяти национальную историю, и являются Александр Невский и Дмитрий Донской. Хочу специально подчеркнуть, что речь здесь идет не о князьях Александре Ярославиче и Дмитрии Ивановиче, живших и действовавших, соответственно, в XIII и XIV вв. Те (сами вещи) не тождественны образам, которые их обозначают и которые представляются нашим современникам реальными персонажами российской истории. Естественно, в нашем дальнейшем изложении Александр Ярославич и Дмитрий Иванович (наряду с Александром Невским и Дмитрием Донским) должны по праву занять подобающее им место.
Однако этими личностями мне не хотелось бы ограничить ряд исторических деятелей, которые могли бы в определенный момент быть помещенными в центр нашего внимания при рассмотрении общих вопросов отечественной истории.
Дело в том, что, как отметила Л. П. Репина,
«…включение механизмов личного выбора является необходимым условием построения новой интегральной модели, призванной соответствовать интеллектуальной ситуации дня сегодняшнего. Именно трудности решения этой задачи, которые становятся все более очевидными, стоят на пути создания комплексной объяснительной модели [истории], которая должна учитывать наряду с социально-структурной и культурной детерминацией детерминацию личностную и акцидентальную.
В связи с этим представляется вполне закономерным новый поворот интереса историков от…человека типичного или…среднего к конкретному индивиду, и здесь, как правило, на авансцену вновь выходит индивид неординарный или, по меньшей мере, способный принимать в сложных обстоятельствах нестандартные решения. В результате этого поворота историческая биография, представляющая собой один из древнейших жанров историописания и пользующаяся непреходящей популярностью у самой широкой публики, получает как бы…второе рождение. В настоящее время некоторые проявившиеся в этой области тенденции дают определенные основания говорить о перспективе складывания нового направления со своими специфическими исследовательскими задачами и процедурами.
Представляется целесообразным более пристально рассмотреть методологические установки, уже имеющиеся достижения, а также выявившиеся противоречия и различия в подходах между отдельными течениями, которые так или иначе соединяются в русле этого еще не оформившегося направления. Пока его можно условно назвать новой биографической историей, поскольку базовой задачей для всей совокупности сближающихся подходов является восстановление…истории одной жизни. В качестве самоназвания используются также такие понятия, как…индивидуальная и…персональная история.
Если общий импульс к возрождению такого…персонального подхода несомненно дала неудовлетворенность многих историков тенденцией к дегуманизации и деперсонализации исторических субъектов не только в социологизированной, но и в антропологи-зированной истории, то в своей позитивной стратегии его сторонники ориентируются на принципиально различные образцы от микроистории до психоистории, от моделей рационального выбора до теорий культурной и гендерной идентичности.
Тем не менее они имеют не только общий объект исследования человеческую личность, но и существенно важную общую характеристику. Отличие этого направления исследований от привычного жанра историй из…жизни замечательных людей и так называемых исторических портретов состоит в том, что в нем личная жизнь и судьбы отдельных исторических индивидов, формирование и развитие их внутреннего мира…следы их деятельности в разномасштабных промежутках пространства и времени выступают одновременно как стратегическая цель исследования и как адекватное средство познания включающего их и творимого ими исторического социума и таким образом используются для прояснения социального контекста, а не наоборот, как это практикуется в традиционных исторических биографиях»[26].
Это дает нам право попытаться рассмотреть сквозь биографии некоторых исторических деятелей те ключевые для нашей истории моменты, которые, возможно, не видны с других точек зрения. Быть может, тогда, хотя бы отчасти, воплотятся слова апостола Павла, сказанные, правда, совсем по другому поводу:
Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан[27]?
Между тем личности, решения и поступки которых, как нам представляется, сыграли определяющую роль в исторических судьбах своего (а может быть, и не только своего) народа или государства, иногда (чаще всего, по скрытым для нас причинам) могли и не превратиться в места памяти, не стать символами исторического (или этнического, или какого угодно другого) самосознания. К числу таких деятелей, на мой взгляд, можно отнести Андрея Боголюбского (которому кстати, как до 1988 г. и Дмитрию Донскому, было даже отказано в общерусской канонизации как святого) и Ивана Калиту. Хоть они и не попадают в рейтинговые списки, их имена, как правило, хорошо известны нашим согражданам. Другой вопрос почему?
Полагаю, в дальнейшем изложении именно эти четыре фигуры Андрей Боголюбский, Александр Невский, Иван Калита и Дмитрий Донской могут стать своеобразными биографическими узлами нашей обезличенной истории, обращенной к человеку. Быть может, они позволят приоткрыть некоторые (до сих пор почти незаметные) стороны нашей истории…
В связи с этим хотелось бы отметить еще один важный момент. Обращаясь к местам памяти отечественной истории, мы не должны забывать справедливых слов Е. А. Мельниковой, характеризующих их как явление коллективного сознания:
«…историческая память сохранялась и поддерживалась лишь в той ее части, которая была актуальна для общества и имела ценность в настоящем. Она актуализировала те элементы истории, права, миропонимания, которые были важны в настоящий момент. И это обусловливало фрагментарность и избирательность исторической памяти. Она сохраняет лишь отдельные, крайне немногочисленные события (имена и т. п.) прошлого. До сих пор неясны принципы отбора этих событий: незначительное с точки зрения современного историка происшествие (например, битва в Ронсевальском ущелье или поход князя Игоря в 1185 г. на половцев) может отложиться в исторической памяти, тогда как более…значительные события не оставят в ней ни малейшего следа.
Сохранение исторической памяти предполагало также одобрение ее членами группы, и в этом отношении она являлась хранилищем социальных и этических ценностей, которые подтверждались каждый раз при воспроизведении определенной ее части. Тем самым она выполняла важную для социума морально-этическую функцию. При этом поскольку каждый член группы разделял заложенную в ней систему ценностей, то и в этом отношении она способствовала формированию социальной и культурной самоидентификации коллектива» [28].
В данном случае для нас особый интерес будут представлять случаи совпадения мест памяти наших предков и наших современников. Что стоит за подобным тождеством: единство ценностных структур и ориентаций, обеспечивающих, скажем, нашу этническую самоидентификацию? Или сугубо формальное совпадение, за которым кроется принципиальное переосмысление собственной истории? Не менее любопытны будут и моменты принципиальных расхождений. А что за ними? Наша (или их) инаковость? А может быть, таким образом тождество кроется от взгляда непосвященного?
Как бы то ни было, видимо, прав был Поль Рикр, подчеркивавший
«…глубинное требование герменевтики: всякая интерпретация имеет целью преодолеть расстояние, дистанцию между минувшей культурной эпохой, которой принадлежит текст, и самим интерпретатором. Преодолевая это расстояние, становясь современником текста, интерпретатор может присвоить себе смысл: из чужого текста он хочет сделать его своим, собственным; расширение самопонимания он намеревается достичь через понимание другого. Таким образом, явно или неясно, всякая герменевтика выступает пониманием самого себя через понимание другого»[29].
