Рыцари и Дамы Беларуси. Книга 2 - 2016 - Людмила Ивановна Рублевская

Язепа Дроздовича в том, что он экстраполирует «родны кут», белорусское пространство на всю сферу своих мечтательных блужданий, его космос также делается белорусским, частью «роднага кута». Одинаково загадочны и красивы реальная гора Гараватка и Лунный город. Персонажи «Встречи весны на Сатурне» напоминают и купаловского Гусляра, и жрецов из поэмы «Трызна мінуўшчыны» — этакие древние, немного деформированные друиды в длинных белых рубахах, с седыми волосами. Если сравнить картины Дроздовича, например, с произведениями Николая Рериха, разница очевидна. Рерих изображает инаковость, экзотику, а Дроздович — «свойскасць» экзотического пространства и экзотику здешних пейзажей. Если же сопоставлять картины Дроздовича с произведениями Чюрлениса, что делают довольно часто, также есть различие. У Чюрлениса — эзотерические, символические мотивы переплетаются с национальными. Дроздович никогда не уходит в глубины эзотерики, она у него поверхностная, аксессуарная. Его картины, как и изображения Алены Киш либо Нико Пиросмани, отражают знакомый ему мир. К тому же вспомним, где происходили реальные путешествия «архетыповага» белорусского путешественника. Они ограничены Беларусью, Россией, Литвой, Польшей. Это не скитания по миру Игнатия Домейко, национального героя Чили, или белоруса Гашкевича, первого российского консула в Японии, или Яна Черского, который исследовал Сибирь. Конечно, чтобы описывать дальние страны, не обязательно побывать там, чему свидетельством творчество Янки Мавра. Но Язеп Дроздович ищет не экзотику. Если в своих «астральных путешествиях» он описывает, скажем, Лунидов, то это условные персонажи, лишенные облика: плосколицые, безносые, без подбородков и губ, при этом — «бадай што нічым ня розніліся ад нашых беласкурых паўночных жыхароў Эўропы». Это компьютерные персонажи, юниты, которым можно рисовать лица согласно своим представлениям. И лица эти, возможно, будут лицами белорусских крестьян.

Часто можно слышать нарекания, что Дроздовича, уездного Леонардо да Винчи, белорусы не знают, не ценят, не любят так, как он того заслуживает. Вон в Каунасе существует большой музей Чюрлениса, куда едут туристы со всего мира. Редкие же картины Дроздовича теряются в больших экспозициях, литературные произведения не напечатаны. Действительно, личность Язепа Дроздовича можно превратить в узнаваемый бренд, для этого есть все составляющие. Но эти составляющие нужно воспринимать именно в совокупности, потому что поодиночке его наработки в разных жанрах, сферах общественной деятельности, науки не дадут такого эффекта. Изданные произведения, скажем, станут интересным артефактом, но не актуальной литературой. Уникальность личности Дроздовича именно в его универсальности, «жыццятворчасці». «Наогул, я зменная натура: праз кожныя тры гады што-небудзь новае пачну. Праз усё жыццё маё так. Тры гады быў пастухом у падурослыя леты, тры гады патраціў на мастацкую школу і агульнае развіццё, тры гады служыў у салдатах, тры гады аддаваўся грамадскай працы ды пісаў як пісьменнік. I вось ужо трэці год як вандроўны народны мастак...» — признавался сам Язеп Нарцизович. На известном автопортрете 1943 года художник даже изобразил себя с тремя ликами, пытаясь символически передать эту свою разносторонность, если не сказать — разбросанность. Делает его фигуру целостной именно «тутэйшасць», она же, наверное, и мешает видеть в его фигуре величие мирового размера. Потому что есть укоренившаяся в белорусах на протяжении столетий этноцида позорная привычка считать свое — национальное — худшим, мелким, провинциальным. В этом плане показательным является памятник Язепу Дроздовичу в Троицком предместье Минска. Замысел глобально-романтический: странник несет над собой собственно созданную вселенную, но при этом масштаб скульптуры несоразмерно мал, просто игрушечный на фоне зданий.

У вечного странника Язепа Дроздовича никогда не было собственного «роднага кута» — и он сделал им всю Вселенную, как герой рассказа Александра Грина, который сам построил в джунглях обещанный ему и не найденный город.

ЖИЗНЬ И СУДЬБА

ПАННЫ ЛЮДВИКИ.

ЗОСЬКА ВЕРАС

(1892-1991)

В нашей истории у нее две ипостаси: юная красавица, в которую влюблен Максим Богданович, и почти столетняя ослепшая женщина, в дом которой съезжаются белорусы со всего света.

Она не дожила до векового юбилея всего месяц.

Целый век! Мало кому из наших писателей удалось прожить столько...

И мало о ком существует столько мифов и легенд, как об этой даме с поэтичным псевдонимом Зоська Верас.

Красавица с большими выразительными глазами и пухлыми упрямыми губами, изящного сложения, но — энергичная, с деловой хваткой... Еще будучи гимназисткой, активисткой Гродненского кружка белорусской молодежи, она играла в любительских спектаклях, была библиотекарем и редактором альманаха кружковцев. Редактор «Нашай Нівы» Власов, когда она впервые пришла в редакцию, изумился: «Мы думалі, што гэта салідная асоба, а гэта дзяўчо...»

В действительности Зоську Верас звали Людвикой Сивицкой. Родилась она в интеллигентной шляхетской семье, где говорили на польском. Впрочем, дед, Игнат Кулаковский, был собирателем белорусских древностей и даже написал письмо министру просвещения, что образование в Беларуси должно проводиться «с учетом национальной самобытности здешних людей». Отец говорил с крестьянами по-белорусски, дома хранились тома Сырокомли и Мицкевича... Так что истоки пассионарности есть. Юная Людвика Сивицкая участвовала в похоронах Элизы Ожешко, когда все гимназистки Гродно в форменных платьях стояли с цветами в руках от дома писательницы до фарного костела.

С началом Первой мировой войны Людвика с мамой Эмилией Сивицкой перебрались в Минск. Людвика работала в Комитете помощи беженцам. Здесь и встретилась с Максимом Богдановичем, который на некоторое время стал ее сотрудником. Зоська Верас оставила о поэте воспоминания «Пять месяцаў у Мінску», очень живые, увлекательно написанные. Например, как Максим пил чай без сахара в знак солидарности с голодающими детьми, а потом принес целую наволочку сахара, накопленного из своего пайка,— для беженцев. Как «найчасцей забываўся прыняць лякарствы, не прыносіў іх з сабой... Тады ўмяшалася мая маці. Угаварыла яго аддаць ёй усе лякарствы і сама яму ix давала ў адпаведны час». И о совместных прогулках...

О том, что Максим был влюблен в Зоську Верас, говорят многие. Впрочем, некоторые считают, что Людвика Антоновна сама поддерживала этот миф. Известно, что Богданович, отправляясь в Минск, ждал встречи с другой девушкой — своей давней подругой по переписке Вандой Левицкой, дочкой писателя Ядвигина Ш. Но, как и у сегодняшних молодых, которые знакомятся в чатах и на форумах, при «развиртуализации» случилось разочарование: Ванда Максиму не понравилась, он очень переживал, что не может ответить на ее чувства.

А вот Людвика была красавицей. На выставке, посвященной Максиму Богдановичу и Зоське Верас, среди прочего экспонировалась маленькая записочка, которую поэт отправил во время игры в почту юной Людвике: «Сягоньня я пачуў, што “мая нешчасліва дзевачка”, і думаю ўвесь вечар аб гэтым, але жывем мы, як чужыя людзі, і ні да чаго дадумацца не можна».

Взаимная симпатия, интерес