Рыцари и Дамы Беларуси. Книга 2 - 2016 - Людмила Ивановна Рублевская
Р е в и н с к и й. А выпивка была?
И г н а т о в с к и й. Я вам скажу откровенно, я там не особенно старался пить, но вообще было разливное море.
Можно заметить, как Игнатовский пытается выгородить себя. И еще «жизненный штрих»: опасные интеллигентские тусовки — в домах, где нет детей, у Купалы и Некрашевича.
Подобные же показания дал и еще один академик, Лесик, их даже процитировал в своем выступлении первый секретарь ЦК КП(б)Б К. Гей как доказательство шпионской деятельности: «Асабліва выдатнае значэнне мелі сходы — госці ў кватэры Янкі Купалы і часткова ў кватэрах Якуба Коласа і Некрашэвіча. Туды прыходзілі пагаварыць, выпіць і закусіць камуністы, прадстаўнікі ўлады, беларусы, а часта і не беларусы. У гутарках з імі мы даставалі патрэбную нам партыйную і ўрадавую інфармацыю».
Органам необходимо было найти достойную кандидатуру на место руководителя СВБ, чтобы придать значительность делу. Всеволод Игнатовский, не выдержав давления, застрелился. Янка Купала, написав отчаянное письмо, совершил попытку самоубийства. Якуб Колас, которому также грозил арест, вынужден был опубликовать в газете «Звязда» за 30 ноября 1930 года статью «Знішчым драпежныя шчупальцы інтэрвентаў у нашай краіне!», где упоминается «С. Некрашэвіч, былы агент генерала Бертэле».
Хочется думать, что текст был составлен не Якубом Коласом. Это компетентные органы знали и эсеровское прошлое Некрашевича, и что, будучи в Одессе, он контактировал с генералом Антанты Бертеле.
Можно представить, в какой кошмарной обстановке ставились подписи под такими документами. Заявление академика Игнатовского в ЦК КП(б)Б пестрит грамматическими ошибками и русизмами: «Я ўвесь час працаваў сярод інтэлегенцыі, у тым ліку сярод арганізаваных у контррэвалюцыйную арганізацыю нацдэмаў. Некаторыя з іх, асабліва Некрашэвіч, увайшлі ў маё даверые, і не толькі маё... Я, напрыклад, так распаясаўся, што выбалбатаў Некрашэвічу пастанову Палітбюро аб тым, што яшчэ несвоечасова адчыняць Акадэмію навук».
Дело СВБ разваливалось: на предварительном следствии полностью виноватыми признали себя из 86 человек только 24. Тем не менее 10 апреля 1931 года всем арестованным вынесли приговоры. Степан Некрашевич выслан на пять лет в Сарапул, в Удмуртию.
О семье Степана Михайловича Некрашевича известно мало. На снимке 1929 года он вместе с женой Марией Тимоньковой — красавицей с роскошными распущенными волосами ниже пояса... Исследователь Стецкевич-Чебоганов пишет, что Мария Сергеевна не вынесла обрушившегося на мужа несчастья и рано ушла из жизни.
В ссылке Некрашевич работал плановиком-экономистом кооперативной артели инвалидов, бухгалтером «Заготзерна».
Повторно академика арестовали в ноябре 1937 года, в наручниках доставили в Минск. 19 декабря Военная коллегия Верховного Суда БССР приговорила его к расстрелу.
ВЕЧНЫЙ СТРАННИК.
ЯЗЕП ДРОЗДОВИЧ
(1888-1954)
Мало в белорусской истории персон, которые так соответствовали бы романтическому архетипу, как Язеп Дроздович. Услышав его имя, сразу представляешь одинокую фигуру на фоне полей-лесов, плащ на плечах, развеваемый ветром, посох в руке, мечтательный взгляд вдаль, в космические просторы... Таинственность, приобщенность к знаниям, недоступным простым смертным, неустроенность жизни... Архетип поэта, мудреца, лирника.
Я — з вечна вандроўных, бяздомных людзей,
Што ўласнага куту не маюць,
Што не маюць сям'і, ні жон, ні дзяцей,
Сіратліва сябе адчуваюць.
Адчуваюць сябе сіратой,
Ні кала, ні машыны не знаюць,
Па дарогах брыдуць пехатой,
З хатулём на плячах кавіняюць.
Так Язеп Дроздович как бы проговорил свою формулу жизни. Подобные герои встречаются у Яна Барщевского — типичные романтические персонажи, чья добровольно взятая на себя мука бесприютности олицетворяет не только извечное несовпадение личности поэта и профанического мира, но и боль за утраченную, порабощенную родину, «забраны край». Сын Бури, Плачка, другие персонажи Яна Барщевского — носители национального самосознания, независимости Отечества, символы бессмертия народного, национального духа и одновременно тоски по утраченному золотому веку. Это оплакивание золотого века, характерное для сарматизма, наблюдается и у Язепа Дроздовича, который, с одной стороны, имеет видения о Сатурне и Марсе, а с другой — углубляется в прошлое Беларуси, где все было иначе и лучше:
І прайшлі вякі дауняй вольніцы,
Калі кожны быў у супольніцы,
Калі лес, зямля былі Божымі:
Ні прыватнымі, ні варожымі.
Калі ўсе ўсім карысталіся
Ды ў правах сваіх вечаваліся.
Вечам правілі-справаваліся,
Пад прымус ярма не даваліся.
Поэма «Трызна мінуўшчыны» кажется написанной в XIX веке в старом поместье одним из тех поэтов, которых Владимир Короткевич называл создателями «проклятого белорусского романтизма». В1937 году Дроздович отослал поэму в журнал «Беларускі летапіс», где ее жестко раскритиковал Максим Танк. Почему — понятно. Произведение будто пришло из другого времени, так же, как и его создатель, живший и в космическом будущем, и в золотом веке Великого Княжества Литовского, а никак не в советскую эпоху. (Правда, на территории Западной Белорусси существование такой личности было все же более возможным и оправданным, чем в БССР.) Но при всей своей вольности во временно-пространственных координатах Язеп Дроздович удивительным образом сочетает в себе и белорусскую местечковость, является полноценным носителем национального менталитета с его достоинствами и недостатками.
В наиболее полном собрании материалов о нем, книге «Язэп Драздовіч. Праз церні да зорак», значится: «Мастак, скульптар, разьбяр, фалькларыст, вандроўнік, археолаг, пісьменнік, педагог, паэт». Можно ли назвать его гениальным дилетантом?
Во всяком случае, художественные работы Дроздовича вполне профессиональны: он учился в 1906 — 1910 годах в Виленской рисовальной школе И. Трутнева. Что касается литературного творчества, довольно часто можно услышать, что оно «не пережило испытания временем». Когда учитель Купалы Владимир Самойло написал в свое время хвалебную рецензию на повесть Дроздовича «Вялікая шышка», многие говорили — «перехвалил». Однако, думается, Самойло, чьи рецензии на свои стихи Блок считал одними из лучших, знал, о чем пишет.
Повесть, во многом автобиографическую, о двух молодых художниках, Альфуке и Гапуке, Дроздович подписал псевдонимом Язэп Нарцызаў, по своему отчеству.
Родился Язеп Нарцизович в обедневшей шляхетской семье на хуторе Пуньки Глубокского района. Там, в живописном лесном уголке, он и получил представление о прекрасном, там
