Советская ведомственность - Коллектив авторов
В любом случае категория «ведомственность» носила отрицательный характер и использовалась не для обозначения отраслевого принципа управления, а только для клеймления недостатков этой системы. Истоки проблем в официальном и директорском дискурсах определялись схоже – безответственное отношение к возложенным задачам, недостаточная компетентность административных кадров в сфере экономики, привычка к рутине и боязнь сложных заданий, спор амбиций руководителей. Со стороны директоров добавлялось еще одно важное замечание – отсутствие доверия к руководителям предприятий. В обеих выявленных трактовках мы фиксируем «ведомственность» в контексте конфликта интересов: в одном случае между государственной верхушкой и руководителями ведомств, в другом случае между директорами предприятий и теми же руководителями ведомств.
Интересно, что и Берлинер, и Корнаи предполагали «фрактальный» характер ведомственного механизма, где система отношений воспроизводилась на каждом уровне – отношения министерств с Совмином или Госпланом по согласованию удобных производственных заданий напоминали конкуренцию за ресурсы между главками внутри министерств и конкуренцию предприятий внутри главков. Директора 1950‑х годов не рефлексировали эту систему выше уровня министра, да и сам министр чаще представлялся арбитром последней инстанции, выход на более высокие органы был лишь у избранных руководителей стратегических заводов. Олицетворением порочности системы для директора обычно являлся главк, где приходилось решать значительную часть повседневных вопросов управления предприятием. Именно там советские хозяйственники сталкивались со странными финансовыми решениями, нелогичными заказами, перекладыванием ответственности, некомпетентностью, избыточной отчетностью и прочими признаками ведомственности.
Возможно, знакомство с ходом дискуссий второй половины 1950‑х годов оставило вопрос о мотивации руководителей предприятий в открытом противостоянии ведомствам. Пытались ли директора облегчить свои задачи и снять с себя избыточную ответственность? Безусловно. Пытались ли они оздоровить советскую промышленность? Тоже да. В случае 1950‑х годов ведомственность была настолько тяжелой хронической болезнью экономики, что позиция Н. С. Хрущева и личные интересы директоров вполне совпадали с объективными потребностями развития общества. Этот компромисс позволяет говорить о ведомственности скорее как о явлении в государственной экономике, характеризующемся перераспределением материальных и символических ресурсов в соответствии с интересами органов отраслевого управления. Разумеется, часть интересов входила в конфликт с интересами других экономических акторов или даже вредила развитию общества в целом.
Возвращаясь к вопросу о соотношении моделей Берлинера и Корнаи, стоит признать, что в случае дискуссий второй половины 1950‑х годов мы видим попытку директоров перейти из ситуации относительной неопределенности к ситуации патернализма и внятных взаимных обязательств. В таком случае Берлинер и Корнаи описали разные этапы эволюции взаимоотношений директоров и министерств внутри плановой системы. Анализ единодушных выпадов заводских начальников против министерств показал, что институциональные правила и директивное мышление пока еще перевешивали силу неформальных связей между директорами и министерскими администраторами. В самих ведомствах еще не сформировалось представление об удобстве разделения ответственности с руководством предприятий, а договоренности периодически нарушались. Обязательства носили односторонний характер, и их объем менялся по усмотрению ведомства. Однако антиведомственные кампании хрущевского времени изменили границы ответственности и роль директоров, хотя и не уничтожили ведомственность как явление советской общественной системы. В итоге обе теоретические модели Берлинера и Корнаи нуждаются в определенной корректировке с учетом особенностей функционирования ведомственности. В частности, требуется более взвешенная оценка роли неформальных сетей, разделение практик больших и малых предприятий (имевших различные статусные позиции), введение в модели иных важных акторов (плановые и финансовые органы, предприятия-контрагенты или трудовые коллективы). Без сомнения, такими акторами были и директора, которые в условиях хрущевской реформы обрели голос.
Михаил Пискунов
Глава 4. Культура производства коллективов и советский завод на рабочем месте
Лингвистический поворот в историографии последних пятидесяти лет приучил исследователей мыслить процесс «производства» личности как преимущественно языковой[570]. Институты власти «окликали» субъекта сложной системой идеологий, дискурсивных практик и языковых игр и тем самым ограняли модерную личность. Эта логическая схема замечательно разместилась в поле советских исследований. Кажется, что ее объяснительная сила хорошо подходит условиям беспрецедентного присутствия в советском обществе идеологических аппаратов государства[571]. Тем не менее я полагаю, что феномен советской идеологии и того, как она работала с советскими гражданами, требует более изощренного заземления на более материальные и осязаемые явления, практики или институты. Эта конкретная связка идеологии и общественных отношений позволит выйти на широкие вопросы политической экономии советского общества.
Данная глава посвящена теоретической генеалогии и размещению в советской экономической практике понятия трудового коллектива. Вслед за Р. Козеллеком[572] я рассматриваю понятия не просто как артефакты движения мысли, которые являются частью традиционной истории идей, а как один из способов отражения реально происходящих общественных процессов. Таким образом, меня интересует политическая экономия обществ советского типа и влияние процессов, происходящих на фабричных рабочих местах, на организацию труда в СССР и, наконец, значение этой организации для административно-плановой экономики. Генеалогия понятия «трудовой коллектив» позволяет ухватить узловые моменты этих процессов, так как дает необходимый язык их описания.
На протяжении нескольких лет выступая с этими тезисами на различных научных конференциях, я неизменно получал от коллег простой, но чрезвычайно сложный вопрос: так что же такое трудовой коллектив? Научно-описательный термин? Дискурс? Социальный институт? Инструмент социально-экономической политики государства? Историческая общность? Исчерпывающий ответ на этот вопрос выходит за пределы этой главы и касается в целом места истории понятий и ее предметного поля в структуре человеческого знания. Трудовой коллектив – это прежде всего понятие, и как понятие он одновременно является и субъектом, и предикатом суждения. То есть это описательная категория, которая была создана людьми, но отразившая реальное явление и изменявшаяся во времени вместе с этим явлением. Более того, поскольку с 1970‑х годов понятие трудового коллектива стало интеллектуальным инструментом государственной политики, то оно еще само корректировало то явление, которое было призвано описывать. Поэтому в своей главе я последовательно представлю трудовые коллективы и как продукт творчества интеллектуалов, и как государственную политику, и как практики низового коллективного действия, и как социальные отношения на производстве. Наиболее близкими аналогами трудовых коллективов я вижу понятия рабочего класса и крестьянской общины, которые также отражали движение как социально-исторических явлений, так и осмысления этих явлений в социальной и политической мысли.
Поэтому структура главы отличается сложной темпоральностью и требует комментария.
