Сергей Войтиков - Высшие кадры Красной Армии 1917-1921
Рыков полагал, что попытки советизировать Европу посредством таких частей, как будённовские, лишь скомпрометируют нас перед европейским пролетариатом. Главное же, что у нас недостаток снаряжения, обуви, одежды, нет достаточно свинца и негде его взять; на заводах, работающих на оборону, одна стачка за другой. Хлеба не даём, а хотим, чтобы красноармейцы шли на Берлин. С таким тылом идти на Антанту недопустимо».
Преображенский, по собственному признанию, «хотел сказать то же, что Троцкий по части раскола между Англией и Францией. Кроме того, указывал, что английские рабочие не переварят скоро изменения нашей тактики. Нам легко повернуть руль, но повернуть миллионы, которых мы приучили к мысли, что ведём лишь оборонительную войну и хотим, как можно скорее мира, будет невозможно.
Калинин говорил, что все у нас хотят мира и что стоит быть осторожней, год голодный и т.д. Говорил он по обыкновению не очень вразумительно»[655].
Ленин, по заявлению Преображенского, буквально «набросился на Рыкова» (Алексея Ивановича не для того ставили в РВСР, чтобы он разделял политические установки его председателя): он-де «развивает упадочные мысли, все объективные данные говорят, что в промышленности и продовольствии мы имеем успехи». (Сложно удержаться от комментария: конечно, председатель СНК знал положение дел в экономике и промышленности лучше председателя ВСНХ и Чрезкомснабарма!) Затем Ленин возразил Преображенскому: «Наша делегация советует не уступать, а она настроение английских рабочих знает лучше нас. Сообщил также оптимистические телеграммы от Смилги». А вот это было очередной публичной пощёчиной Троцкому: Ленин использовал излюбленный приём — привёл мнение руководящего военного работника, не соизволившего в рамках субординации доложиться, как это и следовало, главе военного ведомства.
Своим прекрасно подготовленными действиями Ленин буквально продавил свою позицию на заседании Политбюро. Таким образом, победу в важнейшем вопросе — мировой революции — одержала первая группа во главе с вождём партии, вдохновлённая контрнаступлением Красной Армии и ободренная телеграммой члена ЦК Ивара Смилги. Эта группа твёрдо стояла за осуществление «западного» варианта мировой революции.
Вторая группа была резко против по соображениям, прежде всего, прагматическим. Правда, тут следует добавить, что Троцкий оставался убеждённым сторонником идеи мировой революцией. Но с поправкой — её «восточного» варианта, связанного с отобранием у Великобритании её колоний.
Казалось бы, Ленин как основная ударная сила на заседании, должен был нести ответственность за принятое Политическим бюро решение (тем более что Троцкий подстраховался и позднее ещё раз предложил на заседании Политбюро «соглашательский мир»[656] — с тем же успехом, что и в первый). Но, как показали события, «не так это было, не так» (цитируется высказывание Иосифа Сталина).
К 14 августа Красная Армия подошла к Варшаве. Казалось бы, победа обеспечена, однако удачно начатая операция обернулась поражением, наши части откатились свыше чем на 400 километров, десятки тысяч людей попали в плен, остатки войск были морально сломлены»[657]. Как только началось контрнаступление поляков, Главнокомандующий С.С. Каменев и член РВСР К.Х. Данишевский дружно взялись уговаривать высшее большевистское руководство заключить перемирие на фронте. Ленин, не желая отвечать лично, примерно 14 августа передал на заседании Совета обороны записку Склянскому: «Главком [С.С. Каменев] не смеет нервничать. Если военное ведомство или Главком не отказывается от взятия Варшавы, надо её взять (какие для этого [нужны] экстрамеры? скажите?). Говорить об ускорении перемирия, когда неприятель наступает, — идиотизм. Раз поляки перешли по всей линии в наступление, надо не хныкать (как Данишевский), ибо это смешно. Надо обдумать контрход: военные меры (обход, оттяжка всех переговоров и т.п.)»[658].
18 августа Ленин написал Ивару Смилге, обещавшему взять Варшаву: «Наступление поляков делает для нас очень важным усилить свой нажим, хотя бы на несколько дней. Сделайте всё возможное. Издайте, если считаете полезным, приказ войскам о том, что, удесятерив усилия теперь, они обеспечат России выгодные условия мира на много лет»[659]. Здесь следует подчеркнуть, что в решающий момент Ленин от Смилги не отрёкся, телеграфировал ему напрямую, а не через РВСР.
Смилга попытался найти выход из положения — «принять усиленные меры к общей мобилизации белорусов». Ленин крепко уцепился за идею Ивара Тенисовича и 19 августа провёл её на заседании Политбюро, на котором обсуждались доклады Троцкого и Сталина о военном положении на польском и врангелевском фронтах. Ленин, не упомянув о сути решений Политбюро, сводившейся к признанию главным Врангелевского фронта, телеграфировал после заседания Смилге в Минск: «Подробное решение Политбюро Вам сообщит т. Троцкий, откуда Вы узнаете, что Ваш взгляд вполне разделяется нами. Необходимо налечь изо всех сил, чтобы белорусские рабочие и крестьяне, хотя бы в лаптях и купальных костюмах, но с немедленной и революционной быстротой дали Вам пополнение в тройном и четверном количестве»[660].
Троцкий имел все основания усмотреть в провале польского наступления саботаж Сталина: будучи членом Реввоенсовета (фактически — лидером) Юго-Западного фронта, этот член Политбюро и «коллега» Троцкого по РВСР на несколько дней задержал переброску войск для помощи во взятии Варшавы[661]. Как пишет историк С.В. Липицкий, когда Западный фронт непосредственно угрожал Варшаве, а Юго-Западный фронт завязал бои на ближних подступах к Львову, 2 августа 1920 г. Политбюро приняло срочное решение передать ослабленному Западному фронту из ЮЗФ 1-ю Конную и две общевойсковые армии. Как член ПБ, Сталин согласился с решением высшего политического органа. Но когда на следующий день Главком Каменев направил директиву командованию ЮЗФ и командующий фронтом А.И. Егоров отдал приказ о передаче армий, Сталин приказ не подписал, зная, что его автограф силы иметь не будет. Две недели в ответ на упорные телеграммы Каменева Сталин присылал отписки. Польское командование воспользовалось разногласиями нашего командования и нанесло мощный удар по войскам нашего Западного фронта[662]. Косвенно злой умысел этого лидера партии подтверждается тем, что осторожный Сталин, не сказавший ни единого слова на заседании 4 мая относительно возможной войны с Антантой[663], как пишет его биограф Р.В. Косолапов, «в самый разгар варшавской драмы Сталин обратился в Политбюро ЦК с запиской о создании боевых резервов республики. Непосредственно обобщая происходящее, извлекая из него живые уроки, он предлагал принять программу по этому вопросу, в том числе «меры к постановке и усилению» авто-, броне- и авиапромышленности (это в 20-м году!)… Сталин возмущался тем, что Троцкий ответил на его предложения «отпиской», и перечислял конкретные недостатки армейской работы и способы их устранения». Более того — 30 августа Сталин поставил в Политбюро вопрос о создании следственной комиссии «по обследованию условий нашего июльского наступления и августовского отступления на Западном фронте»[664]. Предложение Политбюро отклонило. Но неожиданно идею Сталина на заседании Пленума Центрального комитета 24 сентября 1920 года, подводившего итоги «Чуда на Висле», подхватил Е.А. Преображенский, но явно из других соображений: приложить В.И. Ленина, настоявшего на «прощупывании» готовности Польши к Советской власти «красноармейским штыком». Предложение Преображенского вызвало резкую критику. Тот защищался: «командование Запфронта, и особенно Смилга, должны были знать положение фронта и, если директива идти на Варшаву грозила катастрофой, обязаны были предупредить». Предложение Преображенского, как ранее Сталина, «провалили».
На носу была IX конференция партии большевиков (состоялась 22–25 сентября 1920 г.). Возник вопрос: открывать ли прения по политическому докладу Ленина? Троцкий, Бухарин, Сталин и значительная часть цекистов высказалась против. Лев Давидович обосновал свою позицию: «прениями в такой момент, когда нужно единодушие, когда нужно думать только о том, как победить, мы лишь разложим конференцию, сосредоточим её внимание на спорах о неудаче под Варшавой, на правых и виноватых, и, наконец, спрашивал, как будут держать себя сами цекисты в этом вопросе». Рыков и Преображенский возразили — партийная конференция «не ячейка в роте, которую можно разложить… Обсуждение не разложит, а укрепит нашу партию, которая будет знать, что было, почему произошло то, что произошло»[665].
