Сергей Войтиков - Высшие кадры Красной Армии 1917-1921
После подавления мятежа 20 марта Троцкий направил почта-телефонограмму в Политуправление армии, копию Оргбюро: «Необходимо в первую голову решительное обновление руководящего коммунистического состава Балтфлота. Ни [помощник по политчасти] т. Кузьмин, ни [начальник Политуправления Балтийского флота] т. Батис, совершенно скомпрометированные событиями во флоте, которых они не предвидели, и последовавшим затем арестом их, не могут вести никакой ответственной службы в Балтфлоте. Прошу выдвинуть подходящих кандидатов и по возможности из числа работников, которые совершенно не были замешаны во внутренней борьбе в Балтфлоте и в то же время отличались бы твёрдостью и имели бы необходимый партийный авторитет»[645]. Батису и Кузьмину Троцкий запретил вступать «в исполнение своих обязанностей впредь до нового распоряжения»[646].
Не позднее 23 марта следует более важное продолжение — подлинник в Оргбюро, копия в ПУР: «Правильная постановка политработы в армии является сейчас вопросом исключительной важности. Нынешний неопределённый режим совершенно недопустим. Необходимо как можно скорее: 1. Назначить постоянного начальника ПУРа, к нему достаточно сильных помощников, близко знающих дивизии, армии и фронты. 2. Назначить начальника ПУБалта. 3. Назначить начальника отрядов особого назначения. 4. Определить состав Реввоенсовета Республики через комиссию по определению состава коллегии наркоматов»[647].
Последствия Кронштадтского мятежа были масштабны — последовала первая чистка партии, затронувшая, в том числе и высшие кадры армии. Так, 18 сентября 1921 года Троцкий, очевидно, не без удовольствия, предупредил Сталина: «Тов. Егорову, командующему ныне Западным округом, грозит, по его сведениям, исключение из партии по перерегистрации. Приблизительные мотивы таковы: интеллигент, бывший подполковник и бывший левый эсер до мятежа… Формально эти данные правильны. Вы ближе наблюдали Егорова в работе и поэтому могли бы высказать своё о нём суждение петроградской комиссии по перерегистрации. Совершенно очевидно, что исключение из партии командующего округом означает его ликвидацию как ответственного военного работника»[648].
25 декабря Троцкий направил совсекретное письмо В.А. Антонову-Овсеенко, А.А. Иоффе, И.С. Уншлихту, Н.П. Комарову и А.Б. Халатову (копию — в Политбюро): «Политбюро постановило отправить немедленно в Кронштадт полномочную комиссию в составе: председателя тов. Антонова-Овсеенко, членов — т. Зофа, т. Уншлихта, т. Халатова (который уже находится в Петрограде) и тов. Комарова (от Петроградского исполкома). Задачи комиссии: на месте поднять неотложные продовольственные, организационные, политические и иные меры, способные разрядить атмосферу и предупредить возможные осложнения в Кронштадте. Общая ответственность возлагается на председателя, ответственность по ведомственному исполнению — на ответственных членов комиссии»[649].
В 1921 году Лев Давидович всячески старался избавиться от дамоклова меча, висящего над его епархией — Иосифа Сталина. Так, 14 января Троцкий в ответ на запрос председателя Комиссии по пересмотру состава коллегий наркоматов при ВЦИК М.П. Томского он назвал членов коллегии РВСР (Троцкого, Склянского, Гусева поверх зачёркнутых Смилги, Каменева, Сталина, Рыкова), а затем указал: «Так как все перечисленные лица достаточно хорошо известны Комиссии при ВЦИК и её председателю, как председателю (так в тексте, Троцкий имел в виду «представителю». — С.В.) ЦК партии, то я затрудняюсь сообщить что-либо дополнительное в смысле их характеристики. За последние месяцы тов. Сталин и тов. Рыков фактически не принимали участия в работе комиссариата…»[650]. Таким образом, Троцкий фактически заявил об игнорировании И.В. Сталиным заседаний Реввоенсовета Республики и отсутствии «следов» его работы в Наркомвоене. Сталин же сказал впоследствии о ситуации 1919–1921 годов: «…именно Троцкий отзывался с фронта [в 1919 г.] за его ошибки на фронтах Колчака и Деникина. Имеется ряд документов, и это известно, всей партии, что Сталина перебрасывал ЦК с фронта на фронт в продолжение трёх лет, на юг и восток, на север и запад, когда на фронтах становилось туго. Я хорошо помню, как в 1920 году требовал от меня ЦК переезда из Харькова в Ростов, где у нас дело обстояло плохо, и когда я настойчиво просил ЦК отменить это решение, указывая на то, что мне пора вернуться в свои наркоматы (в РКИ и в Наркомнац), что в Ростов должен поехать Троцкий, а не я, что мне надоело чистить «чужие конюшни». Я помню так же хорошо, как в том же 1920 году ЦК требовал от меня поездки на польский фронт в момент, когда поляки занимали Киев и Ровно, и несмотря на это, даже после освобождения Киева и Ровно ЦК заставил меня остаться на фронте… в самых важных случаях Гражданской войны, когда дело шло об основных врагах (о Деникине и Колчаке), основные вопросы решались у нас без Троцкого, против Троцкого»[651]. Кто из двух лучших пролетарских революционеров, по версии Владимира Ленина, был правдив в оценках? Как это ни парадоксально — оба. Причём каждый по-своему.
Глава 4
«Прощупать красноармейским штыком» готовность «Польши к Советской власти»: военное ведомство под руководством Политбюро ЦК РКП(б)
В марте 1919 г. Съезд РКП(б) постановил выделить из состава Центрального комитета Политическое бюро. Этот орган семь десятилетий был центром власти в Советской России и СССР. Летом 1919 года Совет рабочей и крестьянской обороны сосредоточился на вопросах военных финансов и экономики и уступил место политического центра ПБ ЦК РКП(б). Именно в нём Лев Троцкий должен отныне отстаивать интересы своего ведомства. Основными военными вопросами, решаемыми в Политбюро, были вопросы «советизации» западных и восточных стран путём «прощупывания красноармейским штыком».
Сталин не зря вспоминал впоследствии о поездке «на польский фронт»: наиболее крупное расхождение с большинством членов Политбюро, по воспоминаниям Троцкого, имело место летом 1920 года, и было связано с советско-польской войной, проигранной Красной Армией. Ситуация конфликта, после выхода в свет 1-го тома сборника М.М. Горинова и Н.А. Тесемниковой о левом коммунисте Евгении Преображенском, раскрывает механику выработки в Политбюро важнейших военных решений, характер взаимо- и противодействий Ленина и Троцкого в этом органе, руководство Политическим бюро ЦК Реввоенсоветом Республики.
Троцкий писал в «Моей жизни»: «Тогдашний британский премьер Бонар Лоу цитировал в палате общин моё письмо к французским коммунистам как доказательство того, что мы собирались будто бы осенью 1920 года разгромить Польшу. Подобное же утверждение заключается в книге бывшего польского военного министра Сикорского, но уже со ссылкой на мою речь на международном конгрессе в январе 1920 года. Всё это с начала до конца чистейший вздор. Разумеется, я нигде не имел случая высказывать свои симпатии Польше [Юзефу] Пилсудскому, т.е. Польше гнёта и притеснения под покровом патриотической фразы и героического бахвальства. Можно без труда подобрать немало моих заявлений насчёт того, что в случае, если Пилсудский навяжет нам войну, мы постараемся не останавливаться на полдороге. Такого рода заявления вытекали изо всей обстановки. Но делать отсюда вывод, что мы хотели войны с Польшей или подготовляли её, — значит лгать в глаза фактам и здравому смыслу. Мы всеми силами хотели избежать этой войны. Мы не оставили неиспользованной ни одной меры на этом пути. Сикорский признаёт, что мы с чрезвычайной «ловкостью» вели мирную пропаганду. Он не понимает или прикидывается непонимающим, что секрет этой ловкости был очень прост: мы изо всех сил стремились к миру, хотя бы ценою крупнейших уступок. Может быть, больше всех не хотел этой войны я, так как слишком ясно представлял себе, как трудно нам будет вести её после трёх лет непрерывной гражданской войны. Польское правительство, как ясно опять-таки из книги самого Сикорского, сознательно и преднамеренно начало войну, несмотря на наши неутомимые усилия сохранить мир, которые превращали нашу внешнюю политику в сочетание терпеливости с педагогической настойчивостью. Мы искренне хотели мира. Пилсудский навязал нам войну. Мы могли вести эту войну только потому, что широкие народные массы изо дня в день следили за нашей дипломатической дуэлью с Польшей и были насквозь убеждены, что война нам навязана, и ни на йоту не ошибались в этом убеждении. Страна сделала ещё одно поистине героическое усилие. Захват поляками Киева, лишённый сам по себе какого бы то ни было военного смысла, сослужил нам большую службу: страна встряхнулась. Я снова объезжал армии и города, мобилизуя людей и ресурсы. Мы вернули Киев. Начались наши успехи. Поляки откатывались с такой быстротой, на которую я не рассчитывал, так как не допускал той степени легкомыслия, какая лежала в основе похода Пилсудского. Но и на нашей стороне, вместе с первыми крупными успехами, обнаружилась переоценка открывающихся перед нами возможностей. Стало складываться и крепчать настроение в пользу того, чтоб войну, которая началась как оборонительная, превратить в наступательную революционную войну. Принципиально я, разумеется, не мог иметь никаких доводов против этого. Вопрос сводился к соотношению сил. Неизвестной величиной было настроение польских рабочих и крестьян. Некоторые из польских товарищей, как покойный Ю. Мархлевский, сподвижник Розы Люксембург, оценивали положение очень трезво. Оценка Мархлевского вошла важным элементом в моё стремление как можно скорее выйти из войны. Но были и другие голоса. Были горячие надежды на восстание польских рабочих. Во всяком случае, у Ленина сложился твёрдый план: довести дело до конца, т.е. вступить в Варшаву, чтобы помочь польским рабочим массам опрокинуть правительство Пилсудского и захватить власть. Наметившееся в правительстве решение без труда захватило воображение главного командования и командования восточного фронта. К моменту моего очередного приезда в Москву я застал в центре очень твёрдое настроение в пользу доведения войны «до конца». Я решительно воспротивился этому. Поляки уже просили мира. Я считал, что мы достигли кульминационного пункта успехов, и если, не рассчитав сил, пройдём дальше, то можем пройти мимо уже одержанной победы — к поражению. После колоссального напряжения, которое позволило 4-й армии в пять недель пройти 650 километров, она могла двигаться вперёд уже только силой инерции. Всё висело на нервах, а это слишком тонкие нити. Одного крепкого толчка было достаточно, чтоб потрясти наш фронт и превратить неслыханный и беспримерный — даже [маршал Франции Фердинанд] Фош вынужден был признать это — наступательный порыв в катастрофическое отступление. Я требовал немедленного и скорейшего заключения мира, пока армия не выдохлась окончательно. Меня поддержал, помнится, только Рыков. Остальных Ленин завоевал ещё в моё отсутствие. Было решено: наступать»[652]. Редкий случай, когда описание важного военно-политического момента в воспоминаниях Льва Троцкого практически лишено подтасовок и откровенных передержек.
