Мифы о мире мертвых: От Осириса и Хель до похищения Персефоны и «Божественной комедии» - Владимир Яковлевич Петрухин
И здесь, однако, известны более ранние примеры использования златотканых завес, предназначенных для украшения алтарной преграды. То были тканые иконы с изображениями Страстей и Воскресения (Сошествия Христа во ад). Они упоминаются в латинском источнике IX века, что продемонстрировал искусствовед Алексей Михайлович Лидов. Он предположил, что подобные вышитые иконы в алтарной преграде были широко распространены и в восточнославянском мире[32]. Правда, источники не сообщают о сюжете Страшного суда на тканых завесах. Но шитые иконы Страстей и особенно Сошествия во ад вплотную подводят и к этому сюжету.
Ближайшая параллель летописному рассказу — византийская хроника «Продолжатель Феофана», что относится к середине Х века. Она повествует о крещении болгарского князя Бориса в 864 году. Как и Владимир, которого воспитывала христианка Ольга, Борис успел познать некоторые основы христианского вероучения благодаря усилиям его благочестивой сестры, вернувшейся из византийского плена, однако закоснел в язычестве.
Будучи страстным охотником, князь заказал в одном из своих домов «картину», чтобы она услаждала его глаз. Борис заказал ее византийскому монаху-художнику по имени Мефодий, причем велел Мефодию «писать не битву мужей, не убийство зверей и животных, а что сам захочет, с условием только, что эта картина должна вызывать страх и ввергать зрителей в изумление». Художник знал: ничто не внушает такого страха, как Второе пришествие, и потому изобразил именно его. Он нарисовал, как праведники получают награды за свои труды, а грешники пожинают плоды своих деяний и сурово отсылаются на предстоящее возмездие. Борис увидел законченную картину, через нее «воспринял в душу страх Божий, приобщился божественных наших таинств и глубокой ночью сподобился Божественного крещения».
Показательно, что в позднейшей славянской православной традиции монах Мефодий соотносится с Мефодием Солунским, как и философ Начальной русской летописи — с Кириллом (Константином) Философом, миссионеры — с первоучителями славян.
Как уже говорилось, миниатюрист, иллюстрировавший Радзивиловскую летопись XV века, попытался интерпретировать летописный текст. Он изобразил икону с Христом, восседающим на престоле с книгой (что вполне соотносится с иконографией Страшного суда), а не «запону», которую показали Владимиру.
Запона в летописном тексте, поразившая Владимира, явно соотносится с храмовой запоной — завесой, о которой рассказывает Владимиру тот же Философ. После распятия «церковная запона раздрася надвое, мертвии всташа мнози, им же, — летопись дополняет евангельский текст, — [Иисус] повеле в рай ити» (ср. Мф. 27: 51-52).
Связь мотива разорванной запоны с темой Страшного суда еще более очевидна в славянском (древнерусском) «Слове о сошествии Иоанна Крестителя во ад». Там завеса Храма определенно ассоциируется с разбитыми вратами преисподней — ада, откуда Христос выводит в рай пророков. Сошествие во ад в христианской традиции — прообраз Второго пришествия и Страшного суда, охватывающего весь космос. Сошествие во ад (Воскресение) имелось и среди «картинок», которые демонстрировал святой Панкратий в «Житии».
Можно предполагать, что картина Страшного суда была вышита на запоне, которую демонстрировал Владимиру греческий философ. Космологическая символика христианского храма была хорошо известна древнерусской литературе. Она включала алтарную преграду, царские (святые) врата, открывающие путь в святая святых и в Царство Небесное, а одновременно и к Гробу Господню, который символизировал алтарь.
Показательно, что уже в древнерусском переводе «Иудейской войны» Иосифа Флавия (XII век) рассказывается, что вышивка на храмовой завесе несла символы четырех космических стихий и «всяко небесное видение», кроме двенадцати знаков зодиака.
Разорванная в миг смерти Иисуса завеса воплощала не только раскрытие адских врат, но и грядущую апокалиптическую гибель и обновление всего творения в день Страшного суда. В толковании Симеона Солунского «Христос проложил путь через завесу плоти, через Него нашли мы вход во Святое».
На Руси с XI века было распространено эсхатологическое толкование божественной литургии в целом, при котором алтарная преграда воспринималась как видимый образ грядущего Суда и Спасения. В этот образ вписывалась и летописная запона с «судищем Господним».
Эсхатологические ожидания усилились во всем христианском мире к концу I тысячелетия христианской эры. Они были актуальны и для Византии X-XI веков, откуда исходила проповедь летописного философа. Особенно это относилось к мотивам Сошествия во ад и Воскресения из мертвых.
Очевидно, князь Владимир не случайно построил в 996 году Десятинную церковь — первую русскую каменную церковь, аналог Иерусалимского храма. Он воздвиг ее на месте киевского некрополя Х века, где были похоронены и язычники, и первые киевские христиане. Сам храм, видимо, был посвящен Успению Богородицы. Успение, естественно связанное с погребальным культом, воспринималось в христианской традиции как перемещение Богоматери к Божьему престолу, «во внутреннейшее за завесу, куда предтечею за нас вошел Иисус». Это цитирует апостола Павла византийский богослов VIII века Иоанн Дамаскин (К евреям, 6: 19-20).
Десятинная Богородичная церковь была призвана объединить, в соответствии с православным каноном, всех «верных» — живых и мертвых. Там упокоился не только сам князь Владимир. Согласно «Повести временных лет» в 1044 году из языческих курганов эксгумировали останки его братьев — Олега и Ярополка. Их кости, вопреки запрету Карфагенского собора, крестили и перезахоронили в Десятинной церкви. Князей таким образом «вывели из ада».
Русский филолог XIX века Федор Иванович Буслаев предположил: Русь крестили позже не только потому, что князю нужно было время для испытания вер. Буслаев приводит в качестве параллели историю о том, как святой Вольфрам крестил фризского короля Радбода (умер в 719 году). Король уже ступил одной ногой в купель, но вдруг спросил, где пребывают его предки — между праведниками или в аду. Проповедник ответил, что язычники погубили свои души. Радбод отказался креститься, желая разделить загробную участь с сородичами. Произошло это по дьявольскому наущению, как добавляет агиограф[33].
Согласно летописным прениям о вере, Владимира особенно интересовала загробная жизнь: о гуриях мусульманского рая он «послушаше сладко», ибо «сам любя жены и блуженье многое». Показательно, что наказание женолюбца известно в раннесредневековой западной традиции. При Людовике Благочестивом (IX век) было создано «Видение Веттина», согласно которому сам Карл Великий (отец Людовика) должен был терпеть за женолюбие муки в преддверии ада — некое чудовище терзало его половые органы. Правда, после очищающих мук Карл должен был сподобиться вечной жизни с избранными. Так что Владимиру было о чем поразмыслить во время катехизации.
Самая пространная из речей послов летописи — греческая «Речь философа», завершающая прения о вере. Это не только проповедь, но и методология истории. Ветхозаветные «исторические» события — события «временных лет» — есть с точки зрения христианства прообраз событий новозаветных. Тогда «исторический» первородный грех человечества был искуплен жертвой Христа. И все человечество — «языцы» — стало воспринимать смысл этой истории как спасительной Благой вести. Крещеная Русь переставала быть северным варварским народом. Наоборот, именно она выполняла промысел Божий, ибо слово Божие достигло краев ойкумены, о чем писал в первой трети XI века первый русский книжник и будущий киевский
