Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Смелый убийца был тотчас убит одним скифским стрелком из лука, принадлежавшим к императорской гвардии. Таков был конец чудовища, которое своей жизнью позорило человече­ский род, а своим царствованием доказывало, до какой сте­пени были терпеливы римляне.

Признательные солдаты забыли о его пороках, вспоминали только о том, как он был к ним щедр, и заставили сенат за­пятнать и свое собственное достоинство, и достоинство рели­гии возведением его в число богов. В то время как этот бог жил на земле, Александр Великий был единственный герой, которого он находил достойным своего удивления. Он при­нял имя и внешние отличия Александра, организовал из гвардейцев македонскую фалангу, искал знакомства с уче­никами Аристотеля и с ребяческой восторженностью обнару­живал единственное чувство, в котором проглядывало ува­жение к добродетели и славе. Нам не трудно понять, что пос­ле сражения при Нарве и после завоевания Польши Карл XII (хотя у него и не было тех наиболее изящных достоинств, ко­торыми отличался сын Филиппа) мог похвастаться тем, что выказал одинаковое с ним мужество и великодушие, но Ка­ракалла не обнаружил ни в одном из деяний своей жизни ни малейшего сходства с македонским героем, за исключением только того, что умертвил множество и своих собственных друзей, и друзей своего отца.

После того как пресекся род Севера, римский мир оставал­ся в течение трех дней без повелителя. Армия (на бессиль­ный сенат, находившийся слишком далеко от места дейст­вия, не обращали внимания) колебалась в выборе нового им­ператора, так как не имела в виду ни одного кандидата, ко­торый мог бы своим высоким происхождением и своими дос­тоинствами внушить ей привязанность и всех расположить в свою пользу. Решающее влияние преторианской гвардии возбудило надежды в ее префектах, и эти могущественные министры стали заявлять свои законные притязания на ва­кантный императорский престол. Впрочем, старший префект Адвент, сознававший преклонность своих лет, слабость своего здоровья, недостаток громкой известности и еще более важный недостаток дарований, уступил эту опасную честь своему лукавому и честолюбивому товарищу Макрину, ко­торый так искусно притворился огорченным смертью Кара­каллы, что никто не подозревал его участия в умерщвлении этого императора. Войска не питали к нему ни любви, ни уважения. Они ожидали, что явится какой-нибудь соиска­тель престола, и наконец неохотно склонились на его обеща­ния быть безгранично щедрым и снисходительным. Вскоре после восшествия на престол он дал своему сыну Диадумениану, которому было только десять лет, императорский титул и популярное имя Антонина. Это было сделано в том предполо­жении, что красивая наружность ребенка и подарки, раздавав­шиеся по случаю его возведения в императорское звание, до­ставят ему любовь армии и укрепят шаткий трот Макрина.

И сенат и провинции с радостью одобрили выбор нового го­сударя. Все были в восторге от того, что неожиданно избави­лись от ненавистного тирана, и не считали нужным справ­ляться о личных достоинствах преемника Каракаллы. Но лишь только стихли первые взрывы радости и удивления, все начали со строгой критикой взвешивать права Макрина на престол и стали осуждать торопливый выбор армии. До той поры постоянно считалось за основной принцип конститу­ции, что императора должен выбрать сенат и что верховная власть, которой не может пользоваться это собрание в своем полном составе, передается им одному из своих членов. Но Макрин не был сенатором. Внезапное возвышение одного из преторианских префектов обратило внимание на незнатность их происхождения, тем более что сословию всадников все еще принадлежало право занимать эту высокую долж­ность, отдававшую в их бесконтрольное распоряжение и жизнь, и состояние сенаторов. Повсюду слышался ропот не­годования по поводу того, что человек незнатного происхождения, никогда не отличавшийся никакими выдающими­ся заслугами, осмелился облечься в императорскую мантию, вместо того чтобы уступить ее одному из знатных сенаторов, более достойных императорского звания и по своему рождению, и по своему сану. Лишь только масса недовольных ста­ла внимательно изучать характер Макрина, она без большо­го труда нашла в нем некоторые пороки и много недостатков. Его основательно порицали за выбор его приближенных, а недовольный народ со своим обычным добродушием стал жаловаться в одно и то же время и на беспечную слабость, и на чрезмерную суровость своего государя.

Рис. Макрин.

Опрометчивое честолюбие вознесло Макрина на такую вы­соту, на которой было не легко удержаться и с которой не­возможно было пасть иначе, как с немедленным лишением жизни. Новый император, занимавшийся всю свою жизнь только придворными интригами и соблюдением внешних форм гражданского управления, трепетал в присутствии буйных и недисциплинированных народных масс, над которыми он вздумал властвовать; его военные дарования счита­лись ничтожными, а в его личное мужество не верили; в ла­гере стали распространяться слухи, раскрывшие роковую тайну заговора против покойного императора и усилившие вину убийцы явными доказательствами его низкого лицеме­рия; тогда к презрению, которое питали к императору, при­соединилась ненависть. Чтобы окончательно не расположить к себе солдат и подготовить себе неизбежную гибель, недо­ставало только одной черты в характере императора - склон­ности к преобразованиям; но в том-то и заключалась горь­кая участь Макрина, что обстоятельства заставили его взять на себя ненавистную роль реформатора. Разорение и неуря­дицы были следствием расточительности Каракаллы, и, если бы этот низкий тиран был способен понять, к каким резуль­татам неизбежно ведет его поведение, он, может быть, на­шел бы для себя новое наслаждение в предвидении тех зат­руднений и бедствий, которые выпадут на долю его преемни­ка.

Макрин приступил к введению необходимых реформ с та­кой благоразумной осторожностью, которая могла бы легко и почти незаметным образом восстановить нравственные силы и физическое мужество римской армии. Солдатам, уже состоявшим на службе, он был вынужден оставить чрезмерное жалованье и опасные привилегии, дарованные им Каракаллой; но новым рекрутам он стал выдавать более скромное, хотя и вполне достаточное, содержание, назначенное Севе­ром, и стал мало-помалу приучать их к скромности и пови­новению. Одна пагубная ошибка уничтожила благотвор­ные результаты этого благоразумного плана. Вместо того чтобы немедленно разместить по различным провинциям многочисленную армию, собранную покойным императором на Востоке, Макрин оставил ее в полном составе в Сирии в течение всей зимы, которая последовала за его возведением на престол. Среди роскошной праздности лагерной жизни солдаты пришли к осознанию своей силы и своей многочис­ленности, стали сообщать друг другу о своих неудовольстви­ях и стали соображать, как был бы для них выгоден новый переворот. Ветераны, вместо того чтобы довольствоваться предоставленными им выгодами и отличиями, были напуга­ны первыми мероприятиями императора, усматривая в них предзнаменование будущих реформ. Новые рекруты неохот­но поступали на службу, которая сделалась более тяжелой и вознаграждение за которую было сокращено скупым и ли­шенным воинственного духа императором. Ропот армии без­наказанно перешел в мятежные жалобы, а некоторые част­ные восстания доказали, что неудовольствие и нерасположе­ние к императору ждут только какого-нибудь ничтожного повода, чтобы разразиться общим восстанием. Для настроен­ных таким образом умов этот повод скоро нашелся.

Императрица Юлия испытала на себе все превратности фортуны. Из самого скромного положения она возвысилась до вершины земного величия только для того, чтобы вкусить всю ее горечь. Ей пришлось оплакивать смерть одного из ее сыновей и образ жизни другого. Ужасная участь Каракаллы, хотя и должна была казаться ей неизбежной, расшевелила в ней чувства матери и императрицы. Несмотря на то что узурпатор относился к вдове Севера с почтительной вежли­востью, ей было тяжело примириться с положением поддан­ной, и, чтобы избавиться от такой тревожной и унизитель­ной зависимости, она скоро лишила себя жизни. Ее сестре Юлии Мезе было приказано удалиться от двора и из Анти­охии. Она переехала в Эмезу с огромным состоянием, накоп­ленным в течение тех двадцати лет, когда на нее сыпались милости императора. Ее сопровождали две ее дочери - Соэмия и Мамея, которые обе были вдовы и имели по одному сыну. Сын Соэмии Бассиан был посвящен в высокое зва­ние главного жреца в храме Солнца; эта святая профессия, избранная или из расчета, или из суеверия, проложила юно­му сирийцу путь к престолу. Близ Эмезы был расположен многочисленный отряд войск, а так как строгая дисциплина, введенная Макрином, заставляла их проводить зимнее время в лагерях, то они горели нетерпением отомстить за такие непривычные для них стеснения. Солдаты, толпами отправлявшиеся в храм Солнца, смотрели с благоговением и на­слаждением на изящное облачение и красивое лицо юного первосвященника; они находили или воображали, что нахо­дят, сходство между ним и Каракаллой, память которого бы­ла для них так дорога. Хитрая Меза заметила это расположе­ние солдат и постаралась им воспользоваться; она охотно по­жертвовала репутацией своей дочери для счастья своего вну­ка и стала распускать слух, что Бассиан был незаконный сын убитого государя. Денежные подарки, которые она раздавала щедрой рукой через посредство своих агентов, заглушили всякие возражения, а их огромный размер был убедительным доказательством если не родственной связи, то сходства между Бассианом и Каракаллой. Молодой Антонин (так как он принял это почтенное имя для того, чтобы запятнать его) был провозглашен стоявшими в Эмезе войсками императором, заявил о своих наследственных правах на престол и об­ратился к армиям с воззванием, приглашая их стать под зна­мена молодого и великодушного государя, взявшегося за оружие с целью отомстить за смерть своего отца и за угнетения, которым подвергают военное сословие.