Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Рассудительный сластолюбец с покорностью подчиняется законам воздержанности, установленным самой природой; он старается придать своим чувственным наслаждениям особую привлекательность, соединяя их с обменом мыслей и сердечной привязанностью и приукрашивая их изяществом вкуса и фантазией. Но Элиогабал (я говорю об императоре с этим именем), которого развратили страсти его юности, нра­вы его родины и неожиданные дары фортуны, предался са­мым грубым наслаждениям с необузданной яростью и среди своих удовольствий скоро почувствовал отвращение и пресы­щение. Тогда пришлось прибегать к искусственным средст­вам возбуждения; чтобы пробудить в нем ослабевшие чувст­венные влечения, толпа женщин принимала сладострастные позы, а за столом ему подавали самые тонкие вина, самые разнообразные кушанья и приправы.

Новые термины и новые открытия в этих науках, единст­венных, какие изучал и каким покровительствовал мо­нарх, ознаменовали его царствование и покрыли его позо­ром в глазах потомства. Причудливая расточительность за­меняла вкус и изящество, а в то время, как Элиогабал тратил сокровища своего народа на самые нелепые прихоти, льсте­цы превозносили до небес государя, превзошедшего великодушием и роскошью всех своих робких предшественников. Самым приятным для него развлечением было не подчинять­ся требованиям времени года и климата, издеваться над чувствами и предрассудками своих подданных и нарушать все законы природы и приличия. Его бессильных страстей не могли удовлетворить ни многочисленные наложницы, ни бы­стро сменявшие одна другую жены, в числе которых была од­на весталка, похищенная им из ее священного убежища. Повелитель римского мира подражал женскому полу в одеж­де и нравах, предпочитал прялку скипетру и бесчестил вы­сшие государственные должности, раздавая их своим многочисленным любовникам; один из таких любовников был публично облечен титулом и властью императора, или - как выражался Элиогабал - титулом и властью мужа императрицы.

Пороки и безрассудства Элиогабала, быть может, были преувеличены фантазией и очернены клеветой, однако ес­ли мы ограничимся только теми публичными сценами, кото­рые происходили перед глазами всего римского населения и достоверность которых засвидетельствована серьезными со­временными историками, то мы должны будем сознаться, что никакой другой век и никакой другой народ не были сви­детелями таких гнусностей. Разврат восточного монарха скрыт от любопытных взоров толпы неприступными стенами сераля. Чувство чести и светские приличия внесли в жизнь новейших европейских монархов вкус к более утонченным наслаждениям, соблюдение правил благопристойности и уважение к общественному мнению, но развратная и бога­тая римская знать усваивала себе все пороки, какие заносил в столицу сильный наплыв самых разнообразных националь­ных нравов. Уверенная в безнаказанности и равнодушная к порицаниям, она жила без всяких стеснений в терпеливом и покорном обществе своих рабов и паразитов. Император, в свою очередь, смотрел на все классы своих подданных с та­ким же презрительным равнодушием и бесконтрольно поль­зовался правами своего высокого положения для удовлетво­рения своего сладострастия и расточительности.

Самые недостойные представители человеческого рода склонны осуждать в других те самые пороки, которые позво­ляют самим себе, и без труда находят оправдание своему пристрастию в каких-нибудь особенностях возраста, харак­тера или общественного положения. Своевольные солдаты, возведшие на престол распутного сына Каракаллы, сами стыдились своего позорного выбора и, отворачиваясь с отвращением от этого чудовища, с удовольствием смотрели на за­рождавшиеся добродетели его двоюродного брата Александ­ра, сына Мамеи. Хитрая Меза ясно видела, что ее внук Элиогабал неизбежно должен погибнуть от своих собственных пороков, и потому запаслась другой, более надежной подпорой для своего семейства. Воспользовавшись одной из тех минут, когда юный император был более всего склонен к мягкосер­дечию и благочестию, она убедила его усыновить Александра и дать ему титул Цезаря для того, чтобы его собственные благочестивые занятия не прерывались заботами о земных интересах. Занимая второй пост в империи, Александр скоро снискал общую любовь; этим он возбудил зависть в тиране, который решил положить конец этой опасной для него кон­куренции или развратив своего соперника, или лишив его жизни. Однако все его хитрости были безуспешны; его планы, заранее всем известные благодаря его собственной болт­ливости, разрушались теми добродетельными и преданными друзьями, которыми предусмотрительная Мамея окружила своего сына. В порыве гнева Элиогабал решил достигнуть пу­тем насилия того, чего не мог достигнуть путем обмана: он отдал деспотическое приказание лишить его двоюродного брата звания и почестей Цезаря. Сенат отвечал молчанием на его приказание, а в лагере оно возбудило неистовый гнев. Преторианцы поклялись защищать Александра и отомстить за такое унижение императорского престола. Их справедли­вое негодование смягчилось при виде слез и обещаний испу­ганного Элиогабала, который умолял их только о том, чтобы они пощадили его жизнь и не отнимали у него милого Гиероклеса; они ограничились тем, что поручили своим префек­там наблюдать за безопасностью Александра и за поведени­ем императора.

Не было возможности верить ни в прочность такого прими­рения, ни в то, что Элиогабал, при всей своей низости, согла­сится управлять империей при столь оскорбительной зависи­мости. Он скоро пустился на опасную хитрость из желания испытать преданность солдат. Слух о смерти Александра и естественно возникавшее подозрение, что он убит, разожгли страсти солдат до бешенства, и буря утихла только благодаря прибытию и влиянию популярного юноши. Оскорбленный этим новым доказательством привязанности войск к его дво­юродному брату и их презрения к его особе, император де­рзнул подвергнуть казни некоторых вожаков восстания. Его неуместная строгость привела к немедленной гибели и его фаворитов, и его матери, и его самого. Элиогабал был умер­щвлен негодующими преторианцами; его обезображенный труп тащили по улицам и сбросили в Тибр. Его память сенат заклеймил вечным позором, а потомство подтвердило спра­ведливость этого приговора.

Вместо Элиогабала преторианцы возвели на престол его двоюродного брата Александра. Новый государь находился точно в таких же, как и его предшественник, родственных связях с семейством Севера, имя которого он себе присво­ил; его добродетели и опасности, через которые он прошел, уже сделали его дорогим для римлян, а сенат в избытке усер­дия облек его в один день всеми титулами и правами импера­торского достоинства. Но так как Александр был скромный и почтительный к старшим семнадцатилетний юноша, то бразды правления попали в руки двух женщин, его матери Мамеи и его бабки Мезы. Эта последняя недолго пережила возвышение Александра; после ее смерти Мамея одна оста­лась регентшей и над сыном, и над империей.

Во все века и во всех странах самый разумный или по меньшей мере самый сильный пол присваивал себе государ­ственную власть, предоставляя другому полу лишь заботы и удовольствия семейной жизни. Впрочем, в наследственных монархиях, и в особенности в монархиях новейшей Европы, дух рыцарской вежливости и законы наследования приучили нас к странным исключениям из общего правила: нередко случается, что женщину признают абсолютной государыней большого королевства, в котором она не считалась бы спо­собной занимать самую скромную гражданскую или воен­ную должность. Но так как римские императоры все еще считались военачальниками и сановниками республики, то их жены и матери, хотя и носили имя Августы, никогда не разделяли с ними их личных почестей, и царствование жен­щины было бы ничем не изгладимым нарушением общих правил в глазах тех коренных римлян, которые вступали в браки без любви или которые любили без деликатности и уважения. Правда, надменная Агриппина задумала прис­воить себе отличия императорской власти, которую она дос­тавила своему сыну, но ее безрассудное честолюбие внушало отвращение всем гражданам, дорожившим честью Рима, и нашло себе преграду в хитрости и твердости Сенеки и Бурра. Следовавшие затем императоры, руководствуясь здра­вым смыслом или, может быть, просто из равнодушия, не пытались оскорблять предрассудки своих подданных, и бес­путный Элиогабал был первый император, давший своей ма­тери право заседать рядом с консулами и подписывать декреты Законодательного собрания в качестве его постоянного члена. Более благоразумная сестра ее Мамея отказалась от этой бесполезной и для всех ненавистной прерогативы; тогда был издан закон, навсегда исключавший женщин из сената и предававший адским богам всякого, кто нарушит его свя­тость. Мужское честолюбие Мамеи искало не блеска вла­сти, а ее сущности. Она умела сохранить безусловное и неп­рерывное влияние на ум своего сына и не хотела делить его привязанность ни с какой соперницей. С ее согласия Алек­сандр женился на дочери одного патриция, а его уважение к тестю и любовь к императрице не совмещались с привязан­ностью или с интересами Мамеи. Патриций был казнен по пустому обвинению в измене, а жена Александра была с по­зором выгнана из дворца и сослана в Африку.