Советская ведомственность - Коллектив авторов
Первая из них – доверие. «Столько рогаток, столько организаций призывает тебя к порядку и подчас задумываешься, неужели ты такой человек, что тебе не хотят доверять», – обрушился первый же выступающий И. Манвелов, директор ярославского завода «Каучук»[521]. В том же ключе высказался директор Уральского алюминиевого завода: «Со стороны министерства и главков есть вмешательство, которое принижает роль директоров <…> здесь в центре с нами совершенно не считаются, наши возражения не принимаются во внимание». Ситуация, когда директор нес юридическую и политическую ответственность за работу предприятия, но не мог принимать стратегических решений, тяготила заводских начальников. Особое звучание это приобретало из уст руководителей крупнейших предприятий страны. По словам директора текстильной фабрики «Красная Роза», при утверждении плановых и финансовых показателей «мы подвергнуты такой мелочной опеке, что директору остается только одно право – поставить свою подпись вверху»[522]. Как проявление недостатка доверия воспринималась и бесконечная переписка, сбор справок от предприятий. Например, директор Завода им. Орджоникидзе призывал к замене административных методов управления экономическими: «Контролировать нас надо, но больше рублем, а не цифрами»[523].
Проблема доверия в СССР постсталинского периода уже привлекала интерес исследователей. Джеффри Хоскинг полагал, что декларации преемников Сталина о восстановлении «социалистической законности» смягчили ситуацию тотального недоверия в обществе, но вопрос о том, кому можно доверять, а кому нельзя, оставался для граждан открытым, «радиус доверия» был крайне ограничен[524]. Впрочем, более точной кажется позиция Й. Горлицкого, который не отрицал крайне низкого уровня доверия в обществе второй половины 1950‑х годов, но высказывал мнение, что в управленческой системе было сильно стремление к созданию неформальных отношений, «основанных на взаимных обязательствах». Подобная кооперация позволяла разделить риски принятия решений на нескольких должностных лиц или организаций, а также снижала неопределенность и информационную асимметрию для функционеров[525]. С моей точки зрения, риторика директоров о доверии должна восприниматься в первую очередь как заявка на установление понятных правил взаимодействия и особенно как требование о четком разделении ответственности и рисков между министерством и предприятием. Характерна жалоба директора шинного завода на то, что все вопросы в Москве решались по полгода, «чтобы себя обезопасить, никто не хочет за это отвечать»[526]. Также в ряде выступлений звучало пожелание об участии директоров в выработке плановых показателей и нормативов снабжения, как высказался один из участников о нереалистичных производственных заданиях: «Одними мускулами и энтузиазмом плана не выполнить»[527].
Проблема запутанности и нелогичности административной системы, которая будет ключевой в 1957 году, на этом совещании прозвучала не слишком громко. Так, один из докладчиков возмущался, что ссуды почему-то приходится брать в двух государственных банках, разницы между которыми никто не понимает[528]. Директор «Трехгорной мануфактуры» посетовал, что не может до сих пор утвердить техпромфинплан, «никак не разберусь в цифрах, которые все время нам изменяют»[529].
Кадры стали вторым лейтмотивом совещания. Восприятие работников завода как своеобразной «собственности» или «ресурса» в распоряжении директора считывается в выступлениях заводских начальников достаточно четко. Подобную черту в мышлении председателей советских колхозов («право на чужой труд») в 1960‑х годах выделила К. Хамфри[530]. Однако реализовать такое право на практике было сложно. Помимо того, что директора не могли эффективно контролировать рабочих и были вынуждены идти на сговор с ними, смягчая условия труда и нормативы[531], также директора сталкивались с непробиваемой и мелочной позицией министерств. На исследуемом совещании небезызвестный А. Крылов, директор автомобильного Завода им. Сталина, требовал права повышать оклады для отдельных «профессоров своего дела»[532], на своем гигантском заводе он насчитывал таких всего человек пятьдесят. Также Крылов жаловался, что инженеры «норовят уйти на административную должность», намекая на переманивание министерствами лучших кадров с помощью рубля. В довершение тот же оратор сокрушался, что каждый сотрудник «считает, что он может работать только по выбору». Вопрос о распоряжении кадрами в целом был тесно связан с проблемой доверия между министерством и предприятием. Так, по словам другого докладчика: «Директору завода доверяют сотни миллионов рублей, но не доверяют сократить несколько десятков единиц»[533]. В провинции патерналистские взгляды были существенно сильнее. Директора мыслили предприятия не только экономическими, но и социальными единицами, от которых зависело, будет ли собран урожай в подшефном колхозе, будут ли места в яслях для детей работников предприятия, что, в общем, мало заботило центральные ведомства, поскольку выходило за пределы их полномочий. Как высказался уже упоминавшийся директор градообразующего алюминиевого завода из Каменск-Уральского, «очень тяжело находиться в положении коммуниста и вместе с тем угодить министерству»[534].
Это столкновение директоров и ведомств не являлось боем с открытым забралом, выступающие редко называли свои министерства, хотя и явным образом подразумевали их, более того, самих представителей министерств на совещании не было. Гораздо смелее докладчики обрушивались на Минфин, Госплан, Госбанк и прочие ведомства, которые не могли сместить их с должности, но в не меньшей степени осложняли процесс управления предприятием.
Материалы обсуждения показали, что расширение прав директоров предприятий в 1955 году решительно не изменило ситуацию. Директорам были сделаны отдельные уступки в кадровых, имущественных и организационных вопросах, не затрагивавшие основ системы. Как выразился директор ленинградского завода «Электросила»: «Это благое расширение прав практически осталось только на бумаге»[535]. В публичной сфере эта реформа не вызвала отклика, поскольку круг решаемых вопросов носил узкоспециальный характер, а ощутимых изменений для работников предприятий не произошло. Как видится, была еще одна причина относительной слабости реформы: Хрущев доверял директорам не больше, чем ведомствам, искренне полагая, что директора, почувствовав свободу, начнут решать не общенациональные, а местечковые вопросы. Так он высказался на одной из встреч: «Каждый директор как кустарь – он хочет на своем заводе иметь все»[536]. Одновременно с этим ослабление ведомственной опеки компенсировалось усилением общественного контроля через профсоюзы и партячейки. Согласно постановлению «О расширении прав директоров предприятий» формируемые «активы предприятий» должны были ограничивать единоначалие директора[537], а заводские комитеты были наделены функциями по контролю над расходованием средств из фонда директора (своеобразной «кубышки», ранее расходовавшейся исключительно по усмотрению руководителя предприятия)[538].
Вероятно, Н. С. Хрущев и
