Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин
Россия этого не добивается. Ей желательно лишь, чтобы финны, служащие в некоторых учреждениях края, знали государственный язык. Это необходимо в видах крепости и сплочения Империи. В прочном государстве нельзя себе представить более одного государственного языка.
Местные языки в Финляндии не вытравлялись, а, напротив, языку финского народа даны были права гражданства и затем — именно при Н. И. Бобрикове, в 1903 г. — признана полная равноправность этого языка с языком шведским.
Николай Иванович не смутился шумом, поднятым в Финляндии и в Европе, так как правота требований нового закона о государственном русском языке являлась очевидной.
Стремясь к скорейшему осуществлению объединительных мер, генерал-адъютант Бобриков обратился к местным губернаторам с циркулярным предложением, которым просил их с 1 — 14 января 1901 года, а не с 18 сентября 1905 года, как указывалось в III статье манифеста, вести переписку с генерал-губернатором и его канцелярией исключительно на русском языке. Это предложение, в виду его несогласованности с манифестом, осталось, однако, неисполненным и генерал-губернатор просил министра статс-секретаря исходатайствовать Высочайшее соизволение на соответствующее изменение манифеста. Но B. К. Плеве весьма категорически высказался против подобного ходатайства, в виду того, что манифест давал право главным управлениям и губернаторам вести переписку до сентября 1905 г. на местных языках, и что генерал-губернатор не привел в подтверждение своего желания никаких новых обстоятельств. «Между тем изменение всякого узаконения, а тем более закона, имеющего столь важное принципиальное и политическое значение и затрагивающего столь разнообразные интересы, должно допускаться только при настоятельной в том необходимости»... Кроме того, «всякое изменение манифеста 7 (20) июня могло бы дать местному населению повод сомневаться в незыблемости выраженной в сем законодательном акте Монаршей воли». Предложение генерал-адъютанта Бобрикова не было поэтому осуществлено и 15 — 28 августа 1901 года состоялось Высочайшее повеление с пояснениями о сношениях губернаторов края с разными правительственными установлениями.
В силу манифеста 7 (20) июня 1900 г., под сводами того окраинского учреждения, в котором почти столетие господствовал язык чужого государства, раздалась наконец русская речь. 9 октября 1903 года в сенат явился генерал-губернатор Н. И. Бобриков и открыл заседание кратким словом, в котором напомнил о Державной воле Монарха, вводившего русский язык, как основу русской государственности. В распространении этого языка генерал-губернатор усматривал залог успеха указанной ему с высоты Престола задачи, скрепления Финляндии с русскими губерниями, залог счастья самой Финляндии. «Я уверен— закончил он, — что при опытном и искреннем содействии гг. сенаторов этому святому делу, при обоюдном нашем друг к другу, в управлении краем, доверии, мы справимся со всеми частными затруднениями на этом пути и русский язык не только будет водворен в высшем административном учреждении Финляндии, но, по его примеру, постепенно распространится в подведомственных ему установлениях края». Вице-председатель хозяйственного департамента K. К. Линдер приветствовал от имени сенаторов председателя и выразил готовность идти единодушно на встречу благим начинаниям Государя, для достижения доверия Которого употребят все свои силы. «Финны пусть остаются финнами, — писало «Новое Время» (№ 9915) по поводу знаменательного заседания, — но государственная их жизнь должна течь по одному руслу с русской, в полном сознании, что только в добром и сердечном политическом единении с великой Империей кроется прочнейший залог их собственного процветания».
В стенах сената делопроизводство на русском языке понемногу налаживалось. Заседания с участием начальника края были обоюдно полезными Финляндии и России. Н. И. Бобриков относился к ним с большим интересом и возлагал на них немалые надежды. Все первые заседания оставили свой след в его письмах.
Прошло некоторое время, и сенаторы сделали попытку ввести в новый закон очень существенное изменение. Они хотели получить право сноситься с общинными учреждениями и отдельными лицами на языке общины или отдельного просителя. Если бы такое ходатайство было удовлетворено, то тем самым положено было бы начало обратному движению в вопросе первостепенной важности. Н. И. Бобриков отказал в своей поддержке, понимая, что просьба сенаторов вела к ослаблению значения манифеста 7 июня 1900 г., умаляла реформу в общественном мнении края и могла зародить надежду на возможный обход только что установленного закона. Немало возлагалось надежд на то, что закон останется мертвой буквой, подобно прежним неоднократным предписаниям. «Нужно во всяком случае, чтобы эта мера осуществлялась в принципе, а затем уже время облегчит пути», — основательно рассуждал один из сотрудников Н. И. Бобрикова.
О стойкость Н. И. Бобрикова разбились надежды легковерных. «Сенаторы недовольны моими поправками в их проекте по русскому языку. Они вообразили, что ряд принесенных ими жертв в пользу умиротворения края давал им право на льготу исключительную по русскому языку. В заседании 8 января, я высказал сенату о непоколебимости своей программы, в ее главнейших отделах»...
Желание финляндцев избежать требований по русскому языку легко понять и объяснить. Труднее усвоить точку зрения Западной Европы, которая соболезновала финляндцам, ибо известно, что все издания, ратовавшие за Финляндию, оправдывали объединительные и националистические стремления западноевропейских государств. — Те же стремления России они озлобленно порицали. Но и в среде этих лицемеров встречаются отрадные исключения. Некоторые независимые редакции высказали очень дельные мысли по вопросу о языке.
Финляндцы, заявили они, «сумели великолепно воспользоваться своим временем; они пользуются уважением в свете и даже избалованы им. Но слишком уверенные в своем положении, они забыли об одном: они забыли, что их страна составляет часть великого могучего
