Иван Грозный. Начало пути. Очерки русской истории 30–40-х годов XVI века - Виталий Викторович Пенской
Бояре преподали Ивану Васильевичу еще один урок, показав ему, кто он таков на самом деле и где его место в их представлении. Между тем М.М. Кром обратил внимание на любопытный факт. Сам Иван позднее вспоминал о Василии и Иване Шуйских как о последних своих опекунах, тогда как И.Ф. Бельского и Ф.С. Воронцова именовал «болярами нашими и угодными нам» и подчеркивал, что он держал их «в приближеньи», «жаловал» их и «берег». «Таким образом, – резюмировал историк, – в какой-то не поддающийся точному определению момент между 1538 и 1540 гг. опека ушла в прошлое»[340]. Мальчик взрослел стремительно, не по годам, что и немудрено – талантами его Господь не обделил, а в тех условиях год за два шел, если не за три. Заносчивый же и откровенно недалекий Андрей Шуйский в своей гордыне на это внимания не обратил. За это он очень скоро и поплатился.
«Нельзя не заметить, как по мере разрастания политического кризиса 1530—1540-х гг. происходила эскалация насилия и участники придворной борьбы постепенно переходили все рамки приличий», – такую особенность развития борьбы за власть вокруг трона малолетнего государя отмечал М.М. Кром[341], и не принять такую точку зрения трудно. В самом деле, на первых порах все вопросы решались тихо, без выноса сора из избы – опальные попадали в темницу и там, забытые всеми, рано или поздно умирали. Жестокое подавление мятежа Андрея Старицкого, который сам по себе был в значительной степени инспирирован «правительством» Елены Глинской и Боярской думой, открыло ящик Пандоры. Следующий шаг был сделан Василием Шуйским, который расправился безжалостно с дьяком Мишуриным, причем казнь дьяка была обставлена так, что не оставляла сомнений в ее позорящем личность казненного характере. Отравление Елены Глинской (более чем вероятное, на наш взгляд) обозначило еще одну черту, которая была перейдена в ходе этой борьбы. И, наконец, вершина, апогей кризиса – вооруженный переворот, этакое пронунсиаменто 2–3 января 1542 г., когда одна из придворных группировок сделала ставку на вооруженный захват власти.
После всех этих событий удивляться бессудной расправе над боярином Воронцовым не приходится – скорее, нужно удивляться тому, что он остался, пусть и опозоренный, но живой и всего лишь был отправлен на службу в Кострому. Теперь стало возможным все, и Андрей Шуйский на себе испытал последствия этой эскалации, повторив печальную судьбу Федора Мишурина. «Лета 7052-го декабря в 28 день положил князь великий опалу свою на боярина своего на князя на Ондрея на Михайловича на Шуйского. И убьен бысть на дворце ото псарей. И дневал в Куретных воротех. И оттоле послан в Суздаль, где их родители кладутца»[342], – записал составитель Постниковского летописца, современник (и, возможно, участник) всех этих событий. Эту новость неизвестный русский книжник, собравший Хронограф редакции 1512 г., дополнил следующими деталями: «Убиен бысть боярин князь Андрей Михайлович Шуйской, а убили его псари у Куретных ворот повелением боярским, а лежал наг на воротех два часа»[343].
Нетрудно заметить, что в этих известиях есть как общее, так и разное, и самое главное различие в них (а также в других летописных свидетельствах о событиях того дня в Москве) состоит в том, какую роль в этом сыграл сам Иван IV. Был ли убит Андрей Шуйский повелением Ивана, но по наущению бояр, опасавшихся влияния князя Андрея, или же это был первый самостоятельный шаг Ивана как правителя, и летописец, написавший, что «от тех мест начали боляре от государя страх имети и послушание»[344], не кривил душой? Истина, скорее всего, лежит где-то посредине, и если можно предположить, что расправы над потерпевшими поражение в придворных интригах до 1538 г. еще и проводились при формальном согласии малолетнего Ивана, то в 1538–1543 гг. бояре, и прежде всего Шуйские, такими формальностями не отягощали свою душу или же оформляли опалы, ссылки и казни задним числом. Теперь же Иван, пусть и по наущению бояр, враждебно настроенных по отношению к князю Андрею (взять хотя бы брата Федора Воронцова Ивана, который не мог не думать о мести), но отдал приказ казнить князя Андрея, причем таким позорящим «принца крови» образом. «Характер придворной борьбы отныне существенно изменился: если раньше соперничавшие между собой лидеры боярских группировок сводили друг с другом счеты напрямую, игнорируя малолетнего великого князя, то теперь они стремились завоевать расположение юного государя и с его помощью расправиться со своими противниками» – такой вывод из событий 29 декабря 1543 г., сделанный М.М. Кромом[345], мы поддерживаем и соглашаемся с ним целиком и полностью. О том, как развивались события после декабря 1543 г. в этой изменившейся ситуации, и пойдет речь в следующей главе нашего повествования.
Глава III
Отрочество
(1543–1547 гг.)
1. Последний дворцовый переворот?
М.М. Кром, анализируя события конца декабря 1543 г. и известия летописцев относительно обстоятельств убийства князя Андрея Шуйского (а это все же было именно убийство, а не казнь, ибо схваченный по приказу 13-лет-него Ивана Васильевича «первый советник» князь Андрей был убит царскими псарями по пути к тюрьме без суда и следствия – «и псари взяша и убиша его, влекуще к тюрьмам»[346]), отмечал, что «в изображении официальных летописцев 50—70-х гг. XVI в. расправа с кн. А.М. Шуйским и его сообщниками выглядит как единоличное решение великого князя, положившего конец боярским бесчинствам и своеволию»[347]. Однако так ли это было?
Любопытный факт – в инструкции-«памяти», которая дана была в сентябре 1543 г. сыну боярскому Борису Сукину, который отъезжал в Литву с посланием от государя, помимо всего прочего, было весьма примечательное место. Борису наказывалось в ответ на вопросы о великом князе, о его возрасте, о его матримониальных планах и прочем говорить следующее: «Государь наш, великий государь Иван, Божиею милостию, в мужеский возраст входит, а ростом совершенного человека же есть, а з Божьею волею помышляет уж брачный закон приняти»[348]. Тем самым от имени Ивана (а то, что наказ был составлен, обсужден и одобрен Боярской думой, нет сомнений, причем, видимо, ведущую роль в этом играл князь Д.Ф. Бельский, «курировавший» внешнеполитические отношения московского двора) официально было заявлено, что великий князь уже вполне взрослый и уже не ребенок, раз задумывается над таким
