Иван Грозный. Начало пути. Очерки русской истории 30–40-х годов XVI века - Виталий Викторович Пенской
Мог ли клан Шуйских молча смотреть на то, как реальная власть и влияние уплывают из их рук? Очевидно, что нет, хрупкое равновесие было нарушено, и ответная реакция с их стороны была неизбежна, тем более что Ивану Шуйскому было не занимать решительности и готовности пустить в ход силу. Находясь во Владимире, он поддерживал связь со своими единомышленниками и своей «партией» в столице и готовился к реваншу.
Его время наступило в самом начале 1542 г. В ночь на 2 января 1542 г. Иван Шуйский во главе большого отряда присягнувших ему на верность дворян и детей боярских изгоном прибыл в Москву, где заговорщики уже арестовали Ивана Бельского. Наутро его уже отправили в ссылку в Белоозеро, где спустя несколько месяцев он и умер (согласно сообщению составителя Постниковского летописца, князь «уморен бысть гладом, 11 ден не ел. Да на нем же чепей и желез, тягости, было пудов з десять»[333]. Классика жанра – Иван Бельский стал четвертым высокопоставленным узником, уморенным во времена «боярского правления» посредством «глада» и «железа»). В хоромах великого князя был арестован и затем отправлен в ссылку в Ярославль князь П.М. Щенятев, шурин И.Ф. Бельского и его советник, а И.И. Хабаров был схвачен на великокняжеском подворье и также сослан – в Тверь[334]. Наконец, посланные Иваном Шуйским новгородские дети боярские (они поддержали переворот, учиненный «партией» Шуйских, «всем городом», то есть всей служилой корпорацией) явились на митрополичье подворье и «начаша безчестие и срамоту чинити великую и камением по келие шибати», так что митрополит Иоасаф бежал от них на Троицкое подворье, где его новгородские мужи «с великим срамом поношаста» и «мало его не убиша», и только заступничество троицкого игумена Алексия спасло митрополита от позорной смерти[335]. «И бысть мятеж велик в то время на Москве», подчеркнул составитель Царственной книги, добавив к этому описание того, как бояре-заговорщики, ни во что не ставя юного государя, «как князя Ивана Белского имали», явились к нему в спальню «не по времени, за три часы до света, и пети у крестов заставили». Когда же к перепуганному насмерть мальчику пришел митрополит, то бояре вломились в комнату к великому князю «шюмом» и «сослаша митрополита в Кирилов монастырь» (Кирилло-Белозерский монастырь. – В. П.)[336].
События 2–3 января 1542 г. стали своего рода апогеем «дворских бурь» эпохи «боярского правления». Ни до, ни после этого никто из бояр при поддержке своих единомышленников и дворян не пытался больше силой разрубить клубок противоречий при дворе и вокруг персоны государя, поставив его под свой контроль и вооруженной рукой устранив конкурентов, не прибегая при этом ни к одобрению Боярской думы, ни к формальному приказу со стороны юного монарха. Грубая сила и готовность ее применить, не стесняясь ничем, – вот те факторы, которые сыграли определяющую роль в развязке этой интриги, и, пойдя на такой экстраординарный шаг в духе столетней давности «войны из-за золотого пояса», Иван Шуйский нарушил все писаные и неписаные законы и традиции, определявшие порядок принятия решений при московском дворе. И, вне всякого сомнения, пережитое Иваном Васильевичем в эту роковую ночь и утро навсегда впечаталось в его сознание и мироощущение. Трудно не согласиться с Д.М. Володихиным, который писал по этому поводу, что «Иван Васильевич надолго остался без добрых наставников и усвоил худшие уроки того времени», когда «кровопролитие, предательство и обман совершались на глазах у мальчика, и он жадно впитывал этот жизненный опыт»[337].
Но не только это нужно принимать в расчет – если исходить из того, что на протяжении первых лет своей жизни Иван находился под опекой митрополита Даниила, известного своей начитанностью и любовью к книгам, то можно с высокой степенью уверенности предположить, что митрополит, наставляя своего подопечного на путь истинный, постарался внушить малолетнему княжичу азы царского образа поведения и мыслей. И как теперь малолетний великий князь, уже начавший ощущать себя личностью, и личностью непростой, а царственной, мог воспринимать все то, что происходило вокруг него? «Мальчик чувствовал, что к нему лично, формально – властителю державы, не проявляют должного почтения, – продолжал далее Д.М. Володихин рисовать психологический портрет Ивана Васильевича, – в нем видели марионетку». И, завершая свою характеристику, он подытоживал: «Натерпевшийся с детства безвластия и неуважения, государь Российский ничего не забыл и обид не простил… В будущем никакая сила не заставит потускнеть в его сознании впечатления детства – столь яркие и столь трагические»[338].
И ведь это еще не все. 9 сентября 1543 г. произошел еще один безобразный случай, который еще раз подчеркнул бессилие Ивана и его неспособность настоять на своем и защитить своего любимца перед лицом разгневанных бояр. Пожалованный накануне в бояре Ф.С. Воронцов подвергся нападению со стороны братьев Шуйских и их сторонников (Иван Шуйский к тому времени уже умер, и верховодил в его «партии» теперь лишенный его талантов и ума троюродный брат Андрей – тот самый Андрей, с бестолковых и непродуманных действий которого и началась эпоха «дворских бурь» в декабре 1533 г.).
Андрей Шуйский с подельниками вторглись в государеву палату и напали на Воронцова, «биша его по ланитам и платье на нем ободраша и хотеша его убити». Перепуганный насмерть Иван Васильевич послал за митрополитом Макарием (кстати, ставленником Шуйских – именно он сменил неугодного Ивану Шуйскому Иоасафа), однако заговорщики «митрополита затеснили и манатью на нем с ысточники изодрали», а присланных вместе с Макарием бояр И.Г. и В.Г. Морозовых «в хребет толкали». Правда, поступить с Воронцовым так же, как это сделал Василий Шуйский с дьяком Мишуриным, Андрей Шуйский все же не посмел – есть разница между безродным дьяком и пусть и нетитулованным, но все же знатным аристократом и старой боярской московской фамилией. Однако опозорить Воронцова ему было под силу, что он и сделал вместе со своими единомышленниками – боярина
