Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей
За исключением самого Гальбы, который осознал, что происходит, только в последнюю минуту. Плохие вести из Германии убедили его в том, что вопрос с преемником нужно решать немедленно. Неясно лишь, понимал ли Гальба степень чувств, которые испытывали в отношении него рейнские легионы. В повествовании Светония этого не происходит, поскольку император считает, что недовольство солдат вызывает не столько его старость, сколько бездетность. Он созвал совет, чтобы обсудить вопрос преемника. «Дядьки» предсказуемо навязывали каждый своего кандидата, имея при этом собственные скрытые мотивы. Гальба просмотрел очевидного преемника — Марка Сальвия Отона, губернатора Лузитании, который первым поддержал его попытку прийти к власти. Учитывая честолюбие Отона и усилия, которые он затратил для формирования своего положительного образа, Гальба дорого заплатит за свою оплошность. Его выбор — серьезный аристократ-изгнанник тридцати с лишним лет, не имеющий ни аукторитас, ни известности, ни воинского опыта, — станет фатальной ошибкой. Луций Кальпурний Пизон Лициниан отличался суровой угрюмостью и благородной родословной, связанной с родом Гальбы. По характеру он, наверное, напоминал Тиберия в среднем возрасте, когда его усыновил Август. Но в усыновлении Пизона Гальбой не было нерешительности и сомнений, характерных для поступка Августа. К несчастью для Гальбы, Пизон тоже не обладал подготовленностью для управления империей (несомненной для Тиберия). Император объявил о своем решении преторианцам. В этот день над солдатским лагерем прогремел гром, облачное небо разорвала молния. Дурные предзнаменования дополнил хлынувший дождь. Преторианцы встретили эту новость со сдержанным одобрением. Немногие из присутствовавших могли знать, что даже в этот день своей славы Пизон числился не первым из кандидатов на высший пост, а всего лишь третьим. На севере легионы Нижней Германии не стали дожидаться решения Гальбы и выдвинули своего принцепса, командующего Авла Вителлия. В Риме бывший союзник, охваченный ревностью, был одержим жаждой мести. У Отона не было намерения подчиняться решению Гальбы и его «дядек».
Он воспользовался своим шансом 15 января. Тем утром он был единственным сенатором, пришедшим на жертвоприношения Гальбы, поскольку император ничего не подозревал. Даже когда предсказатель предупредил, что опасность совсем рядом, он не обратился мыслями к Отону. Так второсортный переворот, плохо организованный и ограниченный по своим масштабам, сверг императора, став ответом наместников провинций на безрассудства последнего представителя рода Юлиев-Клавдиев. Гальба закончил жизнь на Форуме посреди сцен замешательства и паники: он случайно вывалился из носилок и был убит там, где упал. На бездыханное, искалеченное тело еще долго продолжали сыпаться удары клинков. Пизон тоже погиб, его вытащили из храма Весты и отрубили голову. Император и его преемник запоздало — когда Отон уже получил перевес в силах — пообещали заплатить денежное вознаграждение. Но было слишком поздно. Оставив свою «дойную корову», Виний, Лакон и Икел бежали — настолько же бесполезные для Гальбы сейчас, как и во время его скоротечного правления. Виния убили в спину во время побега, Лакон и Икел погибли позже, последнего распяли на кресте.
Эту жуткую гибель предсказали знамения (было бы странно, если бы они не сбылись). Когда Гальба осенью путешествовал в Рим, жертвенный бык, зарезанный и истекающий кровью, в ярости порвал привязь и атаковал коляску старика. В агонии, топчась и вскидывая ноги, он обрызгал Гальбу кровью. Император выбрался из коляски, и телохранитель, под напором толпы, чуть не ранил его копьем. Через три месяца предзнаменование полностью осуществилось как в отношении крови, так и опасности со стороны приближенных лиц. В смерти Гальбы присутствовало некое благородство, которое отсутствовало в его политике. Лежа на земле, он сам, без сопротивления и страха, подставил горло окружившим его солдатам. Его последняя команда была короткой и ясной: он «велел делать свое дело и разить, если угодно».
ОТОН (32–69 гг. н. э.)
«Если я в самом деле был достоин верховной власти над римлянами…»
Отон был проклятым цезарем у Светония, Плутарха и Тацита. Их повествования сходятся в одном: знамения были против него. (Плутарх называет слухи о них «безымянными и весьма сомнительными».[179]) Окруженный прорицателями, в компании астролога, которого Светоний называет Селевком, а Тацит и Плутарх Птолемеем, восьмой цезарь Рима не обращал внимания ни на одно предсказание, за исключением единственного: он избежит недовольства Нерона, поскольку тот умрет раньше, и переживет последнего из рода Юлиев-Клавдиев, чтобы стать императором.
Его трехмесячное правление длилось только до весны и закончилось самоубийством. Его смерть была благородной, героической, в лучших традициях воинственной Республики. В исторических источниках эта сцена представлена в мужественной стилистике эпической поэзии или исторической живописи. Смерть Отона (очевидный контрапункт праздной жизни) доходит до нас как случай, некогда привлекший внимание британских учителей к римской истории: урок одной великой империи, поставленный на службу другой. «Если я в самом деле был достоин верховной власти над римлянами, мой долг не пощадить жизни ради отечества», — говорит своим войскам Отон у Плутарха.[180] В этих словах чувствуется дух Китченера и Киплинга без какой-либо предполагаемой пародии на возвышенность. Одинокий в свете наступающего нового дня, не жалуясь и явно не думая о личных страданиях, он заколол себя в сердце и был подобен жертвенному животному, чья пролитая кровь должна предотвратить дальнейшую гибель множества людей. Ему помог только стакан воды. Вначале он попрощался со своими людьми, а затем уничтожил корреспонденцию, опасную для тех, кто останется жить.
Тициан изобразил Отона как принца эпохи Возрождения. На сохранившейся копии его картины на боку императора висит меч, накидка скрывает сияющие доспехи. Волосы густые и вьющиеся (на самом деле он носил парик), руки сильные и жилистые (кожа гладкая вследствие частой депиляции). У Отона тяжелый подбородок, на щеках отросшая за день щетина (на протяжении всей жизни он использовал хлебные припарки, чтобы смягчить кожу и удалить поросль на лице). Выражение лица раздражительное, женоподобное, как и расслабленность позы, несмотря на волнующий фон гор и полутемного неба. Его внешность подтверждает слух, рассказанный Светонию его отцом: «Отон даже частным человеком всегда ненавидел междоусобные распри, и когда однажды на пиру кто-то упомянул о гибели Кассия и Брута, он содрогнулся». Его воинственный вид неубедителен. Большинство современников согласились бы с этим, если бы не знали того, как умер Отон. «Поверьте мне, когда я снова и снова повторяю, что с большею славою могу умереть, нежели править», — говорит он своим сторонникам.[181] По иронии судьбы, сама его смерть дает им повод сомневаться в этих словах, потому что это был момент апофеоза Отона. Это было отрицание прежнего вызывающего поведения, давней заурядности. Это, определенно, был не тот кривоногий, косолапый поклонник Исиды, который, мучимый недовольством, раздраженно спросил: «Что мне до непосильных задач?» Или, возможно, именно он — сдавшийся, когда возникли серьезные проблемы.
Плутарх описывает Отона как женственного и непривычного к командованию, а эти качества, в свою очередь, подготавливают почву для трусости, нерешительности и неверных суждений. Со временем совершенно авантюристическая борьба Отона за власть, роскошь и распутство будут сравниваться со скаредностью и строгой дисциплиной Гальбы и с обжорством и пьянством Вителлия. Это был показатель глубины, на которую пал римский трон к началу 69 года. «Судьба как бы нарочно выбрала из всех смертных двух самых бесстыдных, самых слабых и беспутных людей, дабы они верней погубили отечество», — сетует Тацит по поводу конфликта Отона с Вителлием.[182] Менее скептически настроенные источники тоже соглашаются с этой точкой зрения. «Да, нелегко было решить, кто из них двоих больший мот, больше изнежен, меньше смыслит в делах войны и сильнее запутался в долгах в былую пору бедности, — свидетельствует Плутарх.[183] — Задетое самолюбие спровоцировало переворот Отона, опрометчивость его погубила». Напротив, у императора отсутствовали эти черты характера. Прежде всего, Отона не выбирали ни легионы, ни сенат. Решение стать императором принял он сам, ни с кем не посоветовавшись, в отсутствие давления со стороны народа (за исключением неизбежной церемонии «отказа» от власти в сенате), проявив мелкое, эгоистичное честолюбие. То же происхождение имеет мужественное решение отречься от власти через самоубийство. Но он достойно расстался с жизнью, и существовали все признаки того, что при благоприятных обстоятельствах принципат Отона мог стать вариантом умеренной позиции Веспасиана. Знамения и окровавленные внутренности жертвенных животных распорядились иначе.
