Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Современники Севера, наслаждавшиеся спокойствием и славой его царствования, простили ему те жестокости, путем которых он доставил им эти блага. Но потомство, познако­мившееся на опыте с пагубными последствиями его принци­пов и указанного им примера, основательно считало его главным виновником упадка Римской империи.

ГЛАВА VI.

 Смерть Севера. - Тирания Каракаллы. Узурпация Макрина. - Безрассудства Элиогабала. - Добродетели Александра Севера. Своеволие армии. Положение римских финансов.

 Как бы ни был крут и опасен путь, который ведет к верхов­ной власти, он имеет для деятельного ума ту привлекатель­ность, что доставляет ему случай осознавать и упражнять свои собственные силы; но обладание престолом не может надолго удовлетворить честолюбца. Север ясно сознавал эту грустную истину. Счастье и личные достоинства вознесли его из скромного положения на самое высокое место среди человеческого рода. По его собственному выражению, он был все, но ничему не придавал большой цены. Среди постоян­ных забот не о приобретении, а о сохранении империи он страдал под гнетом старости и недугов, сделался равнодушным к славе и пресытился властью, а при таких условиях жизнь ничего не обещала ему в будущем. Желание упрочить величие своего семейства сделалось единственной мечтой его честолюбия и отцовской привязанности.

Подобно большинству африканских уроженцев, Север со страстью предавался бесполезному изучению магии и ворож­бы, был очень сведущ по части объяснения снов и предзнаме­нований и хорошо знал судебную астрологию, сохранявшую свое господство над человеческими умами почти во все века, за исключением настоящего. Он лишился своей первой жены в то время, когда был правителем Лионской Галлии. При выборе второй жены он руководствовался желанием пород­ниться с какой-нибудь любимицей фортуны и лишь только узнал, что одна молодая женщина из Эмезы, в Сирии, роди­лась при таких предзнаменованиях, которые предвещали ей царский престол, он тотчас предложил ей свою руку. Юлия Домна (так называлась эта дама) была достойна всего, что ей предсказывали звезды. Она даже в зрелом возрасте отлича­лась привлекательной красотой и соединяла с пылкостью фантазии твердость духа и проницательность ума, редко со­ставляющие удел ее пола. Ее привлекательные свойства ни­когда не производили глубокого впечатления на мрачный и недоверчивый характер ее мужа, но во время царствования ее сына она руководила самыми важными делами империи с таким благоразумием, которое укрепило авторитет молодого императора, и с такой сдержанностью, которая иногда загла­живала его необузданные выходки. Юлия сама занималась с некоторым успехом литературой и философией и составила себе блестящую репутацию. Она была покровительницей всех искусств и другом всех гениальных людей. Призна­тельная лесть ученых превозносила ее добродетели, но, если верить злословию древних историков, целомудрие вовсе не принадлежало к числу самых выдающихся добродетелей императрицы Юлии.

Рис. Юлия Домна.

Два сына – Каракалла и Гета - были плодом этого брака и должны были наследовать престол. Но сладкие надежды Се­вера и всего Римского мира были скоро уничтожены этими тщеславными юношами, проводившими время в праздной беспечности, столь свойственной наследникам престола, и воображавшими, что фортуна может заменить личные до­стоинства и трудолюбие. Хотя ни у одного из них не было ни таких доброделетей, ни таких талантов, которые могли бы возбуждать соревнование, они почувствовали с самого де­тства непреодолимое отвращение друг к другу. Это отвраще­ние усиливалось с годами и поддерживалось интригами фаворитов, подстрекаемых своими личными расчетами; оно выражалось сначала в детских ссорах, потом мало-помалу стало вызывать более серьезные столкновения и, наконец, разделило театр, цирк и двор на два лагеря, воодушевлявши­еся надеждами и опасениями своих руководителей. Предус­мотрительный император употреблял всевозможные меры, чтобы уничтожить эту постоянно усиливавшуюся вражду, и прибегал то к увещаниям, то к приказаниям. Пагубные раз­доры его сыновей омрачили все его блестящие надежды на будущее и грозили ниспровержением престола, воздвигнуто­го с таким трудом, упроченного столь обильным пролитием крови и охранявшегося всеми способами, какие только воз­можны для начальника огромной армии и обладателя гро­мадных сокровищ. Стараясь поддерживать между ними равновесие, он раздавал им свои милости с беспристрастным ра­венством и дал каждому из них звание Августа вместе со свя­щенным именем Антонина; таким образом, Рим в первый раз имел трех императоров. Но даже это равномерное распределение милостей повело лишь к усилению вражды, так как надменный Каракалла заявлял о своих правах первород­ства, а более кроткий Гета старался приобрести расположе­ние народа и армии. Обманутый в своих ожиданиях Север со скорбью в сердце предсказал, что более слабый из его сыно­вей падет под ударами более сильного, который в свою оче­редь погибнет от своих пороков.

Рис. Каракалла.

При таком печальном положении дел Север с удовольстви­ем узнал о новой войне в Британии и о вторжении в эту про­винцию живших на севере от нее варваров. Хотя бдительно­сти его военачальников, вероятно, было бы достаточно для того, чтобы отразить врага, он решился воспользоваться этим уважительным предлогом, чтобы отвлечь своих сыно­вей от роскошной жизни в Риме, расслаблявшей их ум и воз­буждавшей их страсти, и для того, чтобы приучить их с мо­лодости к тяжелым военным и административным трудам. Несмотря на свои преклонные лета (ему было тогда почти шестьдесят лет) и на подагру, заставлявшую его пользовать­ся носилками, он сам отправился на этот отдаленный остров в сопровождении двух своих сыновей, всего двора и много­численной армии. Он немедленно перешел стену Адриана и Антонина и вступил в неприятельскую страну с намерением довершить много раз не удававшееся завоевание Британии. Он достиг северной оконечности острова, нигде не встретив неприятеля. Но засады каледонцев, неожиданно нападавших на арьергард и фланги его армии, суровость климата и труд­ности переходов в зимнее время через горы и болота Шот­ландии, как уверяют, стоили римлянам более пятидесяти тысяч человек. Каледонцы не могли долее устоять против та­кого сильного и упорного нападения, стали просить мира, от­дали часть своего оружия и уступили значительную часть своей территории. Но их притворная покорность прекрати­лась, лишь только исчез страх, который внушало им присут­ствие неприятеля. Немедленно вслед за отступлением рим­ских легионов они свергли с себя иго зависимости и возобно­вили военные действия. Их неукротимое мужество побудило Севера послать в Каледонию новую армию с бесчеловечным приказанием не покорять туземцев, а истреблять их. Их спасла только смерть их заносчивого противника.

Эта каледонская война, не ознаменовавшаяся ни реши­тельными событиями, ни важными последствиями, не стоит сама по себе вашего внимания; но некоторые полагают, и не без основания, что вторжение Севера находится в связи с са­мыми блестящими периодами британской истории или британских баснословных преданий. Один из новейших англий­ских писателей оживил в нашей памяти рассказы о подвигах Фингала, его героях и его бардах. Фингал, как уверяют, сам командовал каледонцами в эту достопамятную войну, умел уклониться от мощных ударов Севера и одержал на берегах Каруна важную победу, причем сын короля всего мира Каракалла бежал от него по полям своей гордости. Эти шот­ландские традиции прикрыты от наших взоров каким-то ту­маном, которого до сих пор не могли разогнать самые остро­умные исследования новейших критиков; но если бы мы могли с некоторым вероятием допустить предположение, что Фингал действительно жил, а Оссиан действительно воспе­вал, то для всякого философского ума была бы крайне инте­ресна резкая противоположность между двумя враждовав­шими народами в том, что касается их положения и нравов. Если мы сопоставим неумолимую мстительность Севера с великодушным милосердием Фингала, трусливое и грубое жестокосердие Каракаллы с храбростью, чувствительностью и изящным умом Оссиана, наемных вождей, служивших из страха или из личного интереса под императорскими знаме­нами, со свободнорожденными воинами, бравшимися за ору­жие по призыву короля морвенов, - одним словом, если мы посмотрим, с одной стороны, на свободных каледонцев, блиставших добродетелями, которые внушает сама природа, а с другой стороны, на развращенных римлян, зараженных теми низкими пороками, которые зарождаются в роскоши и в раб­стве, то сравнение не будет выгодно для самого цивилизован­ного из этих двух народов.