Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Истинные интересы абсолютного монарха обыкновенно совпадают с интересами его подданных. Их число, богатство, спокойствие и безопасность составляют лучшую и единст­венную основу его настоящего величия, и если бы даже он не был одарен никакими личными достоинствами, одно благо­разумие могло бы заменить их и заставить его держаться этой точки зрения. Север смотрел на Римскую империю как на свою собственность и, лишь только упрочил обладание ею, тотчас занялся разработкой и улучшением столь драго­ценного приобретения. Полезные законы, исполнявшиеся с непоколебимой твердостью, скоро исправили большую часть злоупотреблений, заразивших после смерти Марка Аврелия все отрасли управления. В отправлении правосудия решения императора отличалась вниманием, разборчивостью и бесп­ристрастием; если же ему случалось уклониться от строгих правил справедливости, он делал это обыкновенно в интере­сах бедных и угнетенных, не столько из чувства человеколю­бия, сколько из свойственной деспотам наклонности уни­жать гордость знати и низводить всех подданных до общего им всем уровня абсолютной зависимости. Его дорогие пост­ройки и траты на великолепные зрелища, а главным образом беспрестанные и щедрые раздачи хлеба и провизии служили для него самым верным средством для приобретения привя­занности римского народа. Бедствия, причиненные внут­ренними раздорами, были забыты; провинции снова стали наслаждаться спокойствием и благоденствием, и многие го­рода, обязанные своим возрождением щедротам Севера, при­няли название его колоний и свидетельствовали публичны­ми памятниками о своей признательности и о своем благосо­стояния. Слава римского оружия была восстановлена этим воинственным и счастливым во всех предприятиях импера­тором, и он имел полное основание похвастаться тем, что, когда он принял империю, она страдала под гнетом внешних и внутренних войн, но что он прочно установил в ней всеоб­щий, глубокий и согласный с ее достоинством мир.

Хотя раны, нанесенные междоусобной войной, по-видимому, совершенно зажили, их нравственный яд еще тек в жи­лах конституции. Север был в значительной мере одарен энергией и ловкостью, но для того, чтобы сдерживать наг­лость победоносных легионов, едва ли было бы достаточно отваги первого Цезаря или глубокой политической мудрости Августа. Из чувства ли признательности, или из ошибочных политических соображений, или вследствие кажущейся не­обходимости Север ослабил узы дисциплины. Он потворст­вовал тщеславию своих солдат, позволяя им носить в знак отличия золотые кольца, и заботился об их удобствах, позво­ляя им жить в лагерях в праздности вместе с женами. Он увеличил их жалованье до небывалых размеров и приучил их ожидать, а вскоре вслед за тем и требовать подарков вся­кий раз, как государству угрожала какая-нибудь опасность или совершалось какое-нибудь публичное празднество. Воз­гордившись своими отличиями, изнежившись от роскоши и возвысившись над общим уровнем подданных благодаря сво­им опасным привелегиям, они скоро сделались неспособ­ными выносить трудности военной службы, обратились в бремя для страны и перестали подчиняться справедливым требованиям субординации. Их военачальники заявляли о превосходстве своего звания еще более расточительной и изящной роскошью. До нас дошло письмо Севера, в котором он жалуется на распущенность армии и советует одному из своих легатов начать необходимые реформы с самих трибу­нов, потому что, как он основательно замечает, офицер, ут­ративший уважение своих солдат, не может требовать от них повиновения. Если бы император продолжил нить этих размышлений, он пришел бы к тому заключению, что эту всеобщую испорченность нравов следует приписать если не примеру, то пагубной снисходительности верховного начальника.

Преторианцы, умертвившие своего императора и продав­шие империю, понесли справедливое наказание за свою из­мену, но необходимое, хотя и опасное, учреждение гвардии было восстановлено Севером по новому образцу, а число гвардейцев было увеличено вчетверо против прежнего чис­ла. Первоначально эти войска пополнялись италийскими уроженцами, а когда соседние провинции мало-помалу ус­воили себе изнеженность столицы, их стали пополнять жите­лями Македонии, Норика и Испании. Взамен этих изящных войск, более способных придавать блеск двору, нежели год­ных для войны, Север решил, что во всех пограничных леги­онах будут выбирать солдат, отличающихся силой, муже­ством и верностью, и будут переводить их в знак отличия и награды на более выгодную службу в гвардии. Вследствие этого нововведения италийская молодежь стала отвыкать от военных занятий, и множество варваров стало наводить ужас на столицу и своим внешним видом, и своими нравами. Но Север льстил себя надеждой, что легионы будут смотреть на этих отборных преторианцев как на представителей всего военного сословия и что, всегда имея наготове пятьдесят ты­сяч человек, более опытных в военном деле и более щедро оплачиваемых, нежели какие-либо другие войска, он навсег­да оградит себя от восстаний и обеспечит престол за собой и за своим потомством.

Командование этими привилегированными и страшными войсками скоро обратилось в самый высший пост в империи. Так как система управления извратилась в военный деспо­тизм, то преторианский префект, вначале бывший не более как простым командиром гвардии, был поставлен не только во главе армии, но и во главе финансов и даже юстиции. В каждом отделе администрации он являлся представителем императора и пользовался его властью. Любимый прибли­женный Севера Плавтиан был первый префект, облеченный и злоупотреблявший этой громадной властью. Его владыче­ство продолжалось около десяти лет, пока брак его дочери со старшим сыном императора, по-видимому долженствовав­ший упрочить его положение, не сделался причиной его гибели. Дворцовые интриги, раздражавшие честолюбие Плавтиана и внушавшие ему опасения, грозили взрывом ре­волюции; тогда Север, все еще любивший его, был вынужден согласиться на его казнь. После гибели Плавтиана много­сторонние обязанности преторианского префекта были воз­ложены на знаменитого правоведа Папиниана.

До Севера все добродетельные и даже просто здравомысля­щие императоры отличались если не искренней преданно­стью, то наружным уважением к сенату и относились с поч­тительной деликатностью к нежной ткани политических уч­реждений, введенных Августом. Но Север провел свою моло­дость в лагерях, где привык к безусловному повиновению, а в более зрелом возрасте в качестве военачальника освоился лишь с деспотизмом военной власти. Его надменный и не­преклонный ум не мог понять или не хотел сознаться, что для него было бы выгодно поддержать такую власть, которая могла бы быть посредницей между императором и армией, хотя бы она и была только воображаемая. Он не хотел уни­жаться до того, чтобы выдавать себя за покорного слугу тако­го собрания которое ненавидело его и трепетало при малей­шем выражении его неудовольствия; он отдавал приказания, когда простая просьба с его стороны имела бы точно такую же силу; он держал себя и выражался, как властелин и победитель, и открыто пользовался всеми правами как законодательной, так и исполнительной верховной власти.

Победа над сенатом была нетрудна и не доставляла ника­кой славы. Все внимание было устремлено на верховного са­новника, который располагал военными силами государства и его казной и от которого зависели интересы каждого, тогда как сенат, не находивший для себя опоры ни в народном изб­рании, ни в военной охране, ни в общественном мнении, пользовался лишь тенью власти, основанной на непрочном и расшатанном фундаменте старых привычек. Прекрасная те­ория республиканского правления постепенно улетучива­лась, уступая место более естественным и более насущным влечениям, находящим для себя удовлетворение при монар­хической форме правления. Так как свобода и права рим­ских граждан сделались мало-помалу достоянием жителей провинций, или вовсе незнакомых со старой системой управ­ления, или вспоминавших о ней с отвращением, то республиканские традиции постепенно предавались забвению. Гре­ческие историки, писавшие в век Антонинов, со злорадст­вом замечают, что хотя римские государи и не называли себя царями из уважения к устарелым предрассудкам, но тем не менее пользовались всеми прерогативами царской власти. В царствование Севера сенат наполнился образованными и красноречивыми уроженцами восточных провинций, объяс­нявшими свою льстивую покорность теоретическими прин­ципами рабства. Когда эти новые защитники императорских прерогатив проповедовали обязанность пассивного повино­вения и объясняли неизбежность пагубных последствий сво­боды, при дворе их слушали с удовольствием, а среди народа с терпеннем. Юристы и историки также поучали, что верхо­вная власть не была вверена сенатом на время, а была без­возвратно передана императору, что император не обязан стесняться законами, что жизнь и имущество его подданных находятся в его безотчетной власти и что он может располагать империей как своей частной собственностью. Самые знаменитые юристы, и в особенности Папиниан, Павл и Ульпиан, процветали при императорах из рода Севера, а римская юриспруденция, вступившая в тесную связь с мо­нархической системой, как полагают, достигла в этот период времени своего полного развития и совершенства.