Наталия Ильина - Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1
Так как миф о русалке и мысль, в нем заключенная, возникли в круге тех верований, которые облегчали язычнику восприятие мистерии природы, то образ весенней полубогини естественно соединялся с праздниками священного года, учрежденными во славу этой мистерии, и внешним выражением идейного сродства между обрядами годового круга и божеством, олицетворяющим рождение жизни, было созвучие: русалии - русалка.
Обернувшись кобылкой, русалка появляется в ритуале годового языческого культа тогда, когда солнце поворачивает на лето и в душе человека зарождается предчувствие весенних дней. В том же образе кобылки русалка покидает землю после летнего солнцеворота. Первое явление русалки связано теперь со святочными играми. Так как зимою огонь и вода еще во власти тьмы и мороза, то шумы святочных русалий получают оттенок победоносной борьбы добрых божеств со злою силой, враждебной новой жизни и весеннему пробуждению. Участники игры изображают медведя, волка, козу, журавля и других тварей - следы глубокой древности, когда боги и демоны являлись людям в образе животных или птиц[347].
С приходом весны расцветает и культ русалки.
В Семик, т. е. в седьмой четверг после великого четверга или в последний четверг перед днем Святой Троицы, девушки в лесу заплетают венки из несрезанных веток березы.
Близ тебя, бериозонька,Красны девушкиВ Семик поют,Под тобой, бериозонька,Красны девушки венки плетут[348].
Эти венки - качели для русалок.
Символический смысл начального обряда будет понятным, если осветить его древней идеей русалки - жрицы в мистерии природы. В самом деле, именно водной стихией, волной, дается первообраз качания, и с незапамятных времен знаком воды были волнистые линии, украшающие, как мы знаем, и праславянскую керамику. Стихия огня принимает в обряде образ венка - символа солнца; так как живой огонь добывался в древности трением живых древесных веток, то и семицкий венок сплетается из несрезанных веток березы. Качание венка указывает на солнце или огонь, погруженный в воды, символ обновляемой, возрождающейся жизни. В этом действе русалка являлась как богиня весны, разгоняющая холодный сон земного мира. Совершая мистерию природы, она призывала и людей к участию в ней: качались не только русалки, но и люди. В христианской Руси качальные игры были приурочены к первым трем дням пасхальной недели.
Душа человека переживает качание как ускоренное движение жизни, как чувство победной силы от взлета в высоту и как чувство самозабвенного блаженства от стремительности падения. Быстрая смена этих ощущений и чувств, соединяясь с чувством бога в природе и с порывом к единению с ним, может вызвать переживание экстаза. Так как экстатические действа древних язычников подсказывались им жизнью природы, то их экстаз и должен был быть сопереживанием ее весны, весеннего безумства, сменяющего долгий зимний сон.
Религиозный смысл мифа о русалке делает несомненным символическое значение всех русалий как отражений в душе и действах человека мистерии весны, т. е. мистерии жизни. Чем ярче светит солнце, чем пышнее цветет природа, чем больше ее творческие силы наполняют душу человека, тем больше душа приобщается к таинственной жизни богов. Гомон, танцы и пение сопровождают обряды русалий, как отзвуки шумов и шорохов от тающего снега, от неудержимого бега вновь рожденных ручьев, от ливней и гроз, от весенней бури. Когда на празднике Купалы мистерия огня и влаги получала торжествующее завершение и тайна природы должна была вполне открыться человеку, тогда религиозный подъем в русальной игре достигал наивысшей силы, и участникам ее казалось, что они сближаются с богами на одном жизненном пире. В этом религиозном единении с обожествленной природой люди получали дары сокровенной мудрости и находили опору для взаимного понимания и для осознания своего единства.
Само название «купальского» праздника, приуроченного теперь ко дню Иоанна Крестителя (24 июня), происходит от глагола «кипеть» и указывает на силу и богатство природы, на ее кипение и расцвет[349]. В день Купалы Перун отверзает небесные хляби, воды заливают землю, а солнечные лучи, обновленные грозою, несут ей жар и свет. На цветущих, благоухающих лугах чудодейственной силой наполняются целебные травы, медовая роса, на них упавшая, укрепляет здоровье и дарует счастливое материнство. Души людей очищаются в эту ночь от злых побуждений серебряным блеском речной волны[350].
По разумению древнего славянина, в день кипения природы происходит «раскрытие небес», т. е. обнаружение божественных сущностей мира, объединяющих и земных тварей. Людям открываются потайные, сокровенные силы земли, ее сокровища; обладание разрыв-травой дает власть разрывать все замки и запоры. Выходя из замкнутости единичного бытия, звери и птицы, деревья и травы ведут тихую беседу и понимают друг друга. Утром, на заре, можно видеть, как солнце, «играя», т. е. радуясь и танцуя, встречает луну, древнейшее божество влаги: это - свадьба небесных светил, она освящает и земной брак человека[351]. В вечер Купалы молодые люди встречают своих подруг; венчаясь венками, опоясываясь травами, юные пары «играют» песни и прыгают через очистительный живой огонь костра, выбитый из древесных ветвей, питаемый живой силой купальской березки[352].
Но главное диво Купалы творится в полуночный час, когда из гущи перистых листьев папоротника, подобных крыльям русалки[353], вырастает огненный цветок. Он развертывает свои лепестки на одно мгновенье, и в это мгновенье начинают волноваться воды, и ночь становится светлее дня. Тот, кто находит волшебный цветок Перуна, наполненный огненной влагой, напитком богов, тот постигает тайны, недоступные другим людям: он видит недра земли, знает прошлое и грядущее земного мира; беседы зверей, птичий щебет, шумы леса, шопоты прозябающих трав исполняются для него вещим смыслом; без слов познает он чужого человека, угадывает его думу, и в каждом человеческом сердце он властен зажечь любовь[354].
Папоротник, расцветая, лишает людей здравого смысла, сбивает их с привычного земного пути, пьянит их чувства[355]. Упоенная русальной игрой, звуками музыки и песни, душа язычника самозабвенно предается блаженной близости к природе, к ее божествам и к тварям объединенного купальского мира.
Так помыслы языческих верований, излучаясь в обряды, создавали внутреннее единство культа священного года и сближали русальную игру с мифологическим видением водно-огненной богини. Музыкальная стихия, одушевлявшая символические игры древности, еще более укрепляла те цепи сходств, которые соединяли образ русалки, украшенный чарою неземной песни, с русалиями, искавшими забвения зримых явлений в пении души, религиозно одержимой.
Обрядовая музыка была постоянным спутником всех праздников священного года. Рожденная в полуосознанных омутах народной души, вобравшая в себя ропоты чувств, неуловимые для слов и видимого действа, эта музыка пела о глубинном источнике язьгческих верований и отражала в своих звонах игру его кипучих вспененных волн.
308В начале «Повести временных лет» летописец сообщает о древних славянах: «и браци (браки) не бываху в них, но игрища межю селы, схожахуся на игрища, и на плясанье и вся бесовьская песни и ту умыкаху жены себе с нею же кто совещащеся». Под 1068 г. летописец жалуется, что дьявол отвлекает «нас от Бога трубами и скомрахы, гусльми и русалья». Кирилл Туровский упоминает о русалиях наряду с разбоем, чародейством, бесовскими песнями, играньями неподобными. У Буслаева. Историческая хрестоматия. Вопросы Ивана Грозного, предложенные Стоглавому собору 1551 г., дают описание обрядовых игр: «Русалии о Иоаннове дьни и навечерии Рождества Христова и Богоявления садяться моужне и жены и девицы на ночное плещование и на безчинный говор и на скакание и на богомерзкие дела и, егда нощь мимоходит, тогда отходят к реце с великим кричанием ажи бесни и оумываются водою». Дополнительные вопросы 24-й и 32-й. Список XVII века.
Примечания:
309. «Молятсь огневи под овином и Вилам и Мокоши... и Роду и Рожанице». Слово Христолюбца у Фаминцына. Божества древних славян. I. 36.
310. Leger. La Mythologie Slave. 170.
311. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. III. 122-123.
312. Там же. 124,127, 138, 148.
313. Там же. 127, 128
314. Максимов. Нечистая, неведомая и крестная сила.
315. Буслаев. О сродстве славянских вил, русалок и полудниц с немецкими эльфами и валькириями; Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. I. 123; Фамищын. Божества древних славян. I. 291.
316. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. I. 644; Зеленин. Russische Volkskunde. 393.
317. Потебня. О некоторых символах в славянской народной поэзии. 33, 34, 711-72.
