Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Лэт немедленно повез нового императора в лагерь прето­рианцев, распуская по городу слух, что Коммод внезапно умер от паралича и что добродетельный Пертинакс уже всту­пил на престол. Гвардейцы были скорее удивлены, нежели обрадованы, подозрительной смертью государя, который только к ним одним был добр и щедр; но необходимость не­медленно принять какое-нибудь решение, а также авторитет их префекта, репутация Пертинакса и народные возгласы заставили их заглушить свое тайное неудовольствие, при­нять обещанные новым императором подарки, принести ему присягу в верности и сопровождать его с радостными воскли­цаниями и лавровыми листьями в руках до здания сената, для того чтобы согласие армии было подтверждено граждан­ской властью.

Рис. Пертинакс.

Большая часть этой тревожной ночи уже прошла; сенаторы ожидали, что на другой день, который был днем нового года, они будут с раннего утра приглашены присутствовать на унизительной для них церемонии. Несмотря на все уве­щания со стороны тех из своих фаворитов, которые еще со­хранили некоторое уважение к требованиям благоразумия и приличия. Коммод решил, что он проведет эту ночь в школе гладиаторов, а оттуда отправится принимать консульское звание в одежде гладиатора и в сопровождении этой гнусной толпы. Перед рассветом сенаторы неожиданно получают приглашение собраться вместе с гвардией в храме Согласия, для того чтобы утвердить избрание нового императора. Они сидели несколько минут в безмолвной нерешительно­сти, не веря в свое неожиданное спасение и подозревая ка­кую-нибудь коварную проделку Коммода; но когда наконец они убедились, что тиран действительно умер, они предались радостным восторгам и вместе с тем выражениям своего не­годования. Пертинакс скромно отговаривался незнатностью своего происхождения и указывал им на некоторых знатных сенаторов, более его достойных императорского звания, но они почтительно настояли на том, чтобы он взошел на пре­стол и принял все титулы императорской власти, сопровож­дая свои настояния самыми искренними выражениями пре­данности.

Память Коммода была заклеймена вечным позором. Слова "тиран, гладиатор, общественный враг" раздавались во всех углах храма. После шумной подачи голосов сенаторы реши­ли, что все почетные звания Коммода будут отменены, что его титулы будут стерты с публичных зданий, что его статуи будут низвергнуты и его труп для удовлетворения народной ярости будет стащен крючьями в комнату, где раздеваются гладиаторы; вместе с тем они выразили свое негодование против тех усердных прислужников, которые хотели укрыть смертные останки своего господина от исполнения над ним сенатского приговора. Но Пертинакс приказал воздать умер­шему последние почести - частью из уважения к памяти Марка Аврелия, частью уступая слезам своего первого по­кровителя Клавдия Помпейяна, который горевал не столько о страшной участи своего зятя, сколько о том, что эта участь была заслуженной.

Эти излияния бессильной ярости против умершего импера­тора, бывшего в течение своей жизни предметом самой низ­кой лести со стороны сената, обнаруживали жажду мщения хотя и основательную, но лишенную благородства. Впрочем, легальность упомянутых декретов опиралась на принципы императорской конституции. Порицать, низвергать или на­казывать смертью первого сановника республики, употре­бившего во зло вверенную ему власть, было древним и бесспорным правом римского сената; но это бессильное собра­ние было вынуждено довольствоваться тем, что налагало на павшего тирана кары правосудия, от которых он в течение своей жизни и своего царствования был огражден страшной силой военного деспотизма.

Пертинакс нашел более благородный способ осудить па­мять своего предшественника: он выказал в ярком свете свои добродетели в противоположность порокам Коммода. В день своего восшествия на престол он передал своей жене и сыну все свое личное состоянне, чтобы они не имели предлога про­сить милостей в ущерб государству. Он не захотел потакать тщеславию первой дарованием ей титула Августы и не захо­тел развращать неопытную юность второго ввеведением его в звание Цезаря. Тщательно отделяя обязанности отца от обя­занностей государя, он воспитывал сына в суровой простоте, которая, не давая ему положительной надежды наследовать отцу, могла со временем сделать его достойным этой чести. На публике Пертинакс был серьезен и приветлив. Он прово­дил время в обществе самых достойных сенаторов (будучи частным человеком, он изучил настоящий характер каждого из них), не обнаруживая ни гордости, ни зависти, и смотрел на них как на друзей и товарищей, с которыми он разделял все опасности при жизни тирана и вместе с которыми он же­лал наслаждаться безопасностью настоящего времени. Он часто приглашал их на бесцеремонные вечерние развлече­ния, возбуждавшие своей простотой насмешки со стороны тех, кто еще не забыл и сожалел о пышной расточительности Коммода.

Пертинакс задал себе приятную, но грустную задачу - за­лечить, насколько это было возможно, раны, нанесенные ру­кой тирана. Еще находившиеся в живых невинные жертвы Коммода были возвращены из ссылки или освобождены из тюремного заключения; им возвратили и прежние отличия, и отобранное у них имущество. Лишенные погребения трупы убитых сенаторов (ведь жестокосердие Коммода старалось проникнуть и за пределы гроба) были похоронены в их фамильных склепах; честь их имени была восстановлена, и бы­ло сделано все, что можно, чтобы утешить их разоренные и погруженные в скорбь семьи. Между этими утешениями самым приятным для всех было наказание доносчиков, этих опасных врагов и государя, и добродетели, и отечества. Но даже в преследовании этих опиравшихся на букву закона убийц Пертинакс выказал твердость своего характера, предоставив их судьбу правосудию и совершенно устранив влия­ние народных предрассудков и народной жажды мщения.

Государственные финансы требовали самых тщательных забот со стороны императора. Несмотря на всевозможные беззакония и вымогательства, совершавшиеся с целью на­полнять императорскую казну имуществом подданных, хищничество Коммода не могло достигнуть одного уровня с безрассудством его трат, так что после его смерти в казна­чействе оказалось только тысяч восемь ф. ст. как на теку­щие расходы управления, так и на щедрые подарки, обещан­ные новым императором преторианской гвардии. Но и при таком стеснительном положении Пертинакс имел достаточно великодушия и твердости, чтобы отменить все обременительные налоги, придуманные Коммодом, и прекратить все несправедливые взыскания в пользу казначейства. В издан­ном от имени сената декрете он объявил, что предпочитает честно управлять бедной республикой, нежели приобретать богатства путем тирании и бесчестия. Он считал бережли­вость и трудолюбие самыми чистыми и естественными ис­точниками богатства и в скором времени извлек из них обильные средства для удовлетворения государственных нужд. Дворцовые расходы были немедленно сокращены на­половину. Пертинакс приказал продать с публичного торга все предметы роскоши, как-то: золотую и серебряную посу­ду, колесницы особой конструкции, излишние шелковые и вышитые одежды и множество красивых рабов и рабынь, сделав в этом последнем случае только одно внушенное человеколюбием исключение в пользу тех рабов, которые, ро­дившись свободными, были отняты силой у своих родителей. Заставляя недостойных любимцев тирана возвращать часть незаконно приобретенных богатств, он в то же время удов­летворял справедливые требования государственных креди­торов и выплачивал за честные заслуги те суммы, которые долго оставались в долгу за казначейством. Он отменил стес­нительные ограничения, наложенные на торговлю, и раздал все невозделанные земли в Италии и в провинциях тем, кто хотел их обрабатывать, освободив их на десять лет от всяких налогов.

Этот благоразумный образ действий доставил Пертннаксу самую благородную для государя награду - лобовь и уваже­ние его народа. Те, кто сохранили воспоминание о доброде­телях Марка Аврелия, с удовольствием замечали в новом императоре черты этого блестящего образца и льстили себя надеждой, что еще долго будут наслаждаться благотворным влиянием его управления. Но излишняя торопливость, с ко­торой Пертинакс старался уничтожать злоупотребления, и недостаток той осмотрительности, которой можно бы было ожидать и от его лет, и от его опытности, оказались гибель­ными и для него самого, и для его отечества. Его честная не­осмотрительность восстановила против него ту раболепную толпу, которая находила в общественной неурядице свою личную выгоду и предпочитала неумолимой справедливости законов милости тирана.

Среди всеобщей радости мрачный и гневный вид претори­анской гвардии обнаруживал ее тайное неудовольствие. Она неохотно подчинилась Пертинаксу, так как она боялась строгостей прежней дисциплины, которую он хотел восста­новить, и сожалела о своеволии, которому предавалась в предшествовавшее царствование. Ее неудовольствие втайне поддерживалось ее префектом Лэтом, слишком поздно заметившим, что новый император готов награждать за службу, но не позволит управлять собою фавориту. В третий день царствования Пертинакса солдаты захватили одного сенато­ра с целью отвезти его в свой лагерь и провозгласить императором. Вместо того чтобы прельститься такой опасной чес­тью, испуганная жертва преторианцев спаслась от их наси­лий и нашла себе убежище у ног императора.