Бандиты - Эрик Хобсбаум
Истории этой тактики еще только предстоит быть написанной. Вероятно, она возникла в той точке, где пересекаются либертарность и авторитаризм (санкюлоты и якобинцы) современных революционных движений, и материализовалась с помощью Бланки из идей Бакунина. Место возникновения этой тактики практически точно локализуется в анархо-террористической среде царской России 1860-1870-х годов. Бомба — стандартное средство русских революционеров-экспроприаторов начала XX века — указывает на их террористическое происхождение (в западной традиции грабители банков, любой политической окраски вплоть до нейтральной, всегда предпочитали огнестрельное оружие).
Сам термин «экспроприациях» был не столько эвфемизмом для грабежей, сколько отражением характерного анархистского смешения между смутой и восстанием, между преступлением и революцией, которое относилось не только к грабителям, как повстанцам подлинно либертарного духа, но и к таким простым действиям, как мародерство — шаг к стихийной экспроприации буржуазии со стороны притесняемого класса. Нам не стоит упрекать серьезных анархистов за излишества безумной прослойки деклассированных интеллектуалов, развлекавшейся подобным образом. Даже среди них «экспроприация» постепенно устоялась в качестве формального термина, означающего кражу денег ради нужного дела, обычно — что значимо — у банков, символизирующих безличную власть капитала.
Как это ни парадоксально, «экспроприация» вызвала скандал в международном революционном движении в основном не из-за местных и точечных акций анархистов и народников, а благодаря деятельности большевиков во время революции 1905 года и после нее; а конкретно, знаменитое тифлисское ограбление 1907 года, принесшее более 200 000 рублей дохода, но несчастливым образом в крупных и легко отслеживаемых купюрах, что и вызвало проблемы с полицией при их обмене на Западе у верных делу эмигрантов М. М. Литвинова (впоследствии наркома иностранных дел СССР) и Л. Б. Красина (впоследствии советского наркома внешней торговли).
Это дало хороший повод для нападок на Ленина, и без того всегда подозреваемого прочими русскими социал-демократами в бланкистских устремлениях, равно как и позднее для нападок на Сталина, который, будучи заметным большевиком в Закавказье, был серьезно в это дело вовлечен. Эти обвинения были несправедливы.
Ленинские большевики отличались от других социал-демократов только тем, что a priori не осуждали никаких форм революционной деятельности, включая «экспроприации»; или скорее тем, что не были подвержены лицемерию, которое официально осуждало те операции, которые, как нам теперь известно, практикуют не только революционеры-нелегалы, но и правительства всех мастей, когда считают это нужным.
Ленин приложил массу усилий, чтобы отделить «экспроприации» от обычных преступлений и неорганизованного мародерства с помощью разработанной аргументации: их следовало проводить только под прямым контролем партии, в рамках социалистической идеологии и подготовки, чтобы не скатиться в преступность и «проституцию»; они могли быть обращены исключительно против буржуазной государственной собственности и т. д.
Сталин же, хотя без сомнений проявлял свою обычную бесчеловечность и в этих операциях, просто претворял в жизнь партийные указания. В самом деле, «экспроприации» в бурлящем и огнеопасном Закавказье не отличались ни размерами — рекорд был, вероятно, поставлен в московском грабеже 1906 года, когда было украдено 875 000 рублей, — ни своей частотой.
Преимущественно эта форма бескорыстного грабежа была распространена в Латвии, где большевистские газеты публично признавали некоторые доходы от экспроприаций (подобно тому, как социалистические журналы обычно перечисляют сделанные им пожертвования).
Таким образом, история большевистских экспроприаций — не лучший способ постигнуть природу такой квазибандитской деятельности. Совершенно очевидно, что ограбления, совершенные официальными марксистами, в основном привлекали определенный воинственный тип людей, которые хотя и часто стремились к работе с высоким статусом, но счастливее и спокойнее чувствовали себя с оружием в руках.
Покойный Камо (Семен Аржакович Тер-Петросян, 1882–1922), необычайно смелый и решительный армянский террорист, связавший свою судьбу с большевиками, был блестящим примером такого «политического стрелка». Он был главным организатором тифлисской экспроприации, хотя вопросом принципа для него было не тратить больше 50 копеек в день на собственные нужды.
После Гражданской войны он получил возможность удовлетворить свою долго лелеемую амбицию — глубоко погрузиться в марксистскую теорию, но после некоторого перерыва вновь почувствовал тягу к острым переживаниям непосредственной активной деятельности. Вероятно, ему повезло, что он рано погиб (попал под грузовой автомобиль). Ни его возраст, ни атмосфера Советского Союза в последующие годы не соответствовали его типу воинственного старого большевика.
Лучший способ предъявить читателям, не слишком знакомым с этими идейными стрелками, явление «экспроприации» — это набросать портрет одного из них. Я выбрал для этого историю Франсиско Сабатé Льопарта (1913–1960){90}, из группы повстанцев-анархистов, которые устраивали набеги в Каталонию с территории Франции после Второй мировой войны. Среди членов группы кроме братьев Сабатé были Хосе Луис Фасериас, официант из китайского квартала Барселоны (вероятно, самый умный и умелый из всех); Рамон Капдевила по кличке Паленая рожа, боксер (вероятно, самый смелый, и проживший дольше всех — до 1963 года); молодой и вечно голодный Хосе Педрес Педреро «Трагапанес»; Виктор Эспайяргас, чьи пацифистские принципы позволяли ему принимать участие в грабежах банков только безоружным; а также Хайме Парес «Эль Абиссинио», фабричный рабочий Хосе Лопес Пенедо, Хулио Родригес «Эль Кубано», Пако Мартинес, Сантьяго Амир Груана «Эль Шериф», Педро Адровер Фонт «Эль Яйо» и другие, чьи имена остались только в полицейских архивах и памяти их семей и некоторых бойцов-анархистов. Почти все они погибли или оказались в тюрьме.
Барселона, сжатая холмами, колючая и страстная столица пролетарской борьбы, стала их маки[59], хотя и о горах они знали достаточно, чтобы перемещаться туда и обратно. Захваченные такси и угнанные машины были их транспортом, автобусные остановки или футбольные ворота — местами их встреч. Их снаряжением стали дождевики, столь любимые боевиками от Дублина до Средиземноморья, и продуктовые сумки или портфели, чтобы носить в них оружие и бомбы. Ими двигала «идея» анархизма: эта абсолютно бескомпромиссная и безумная мечта, которую разделяли многие, но лишь немногие попытались воплотить в жизнь, за исключением испанцев, ценой полного поражения и обескровленности собственного рабочего движения.
В их мире людьми движет чистая мораль, диктуемая совестью; там нет нищеты, нет правительства, тюрем, полицейских, нет никакого принуждения и дисциплины, кроме собственного внутреннего света; никаких социальных уз, кроме братства и любви; нет лжи, нет собственности, нет бюрократии. В этом мире люди чисты как Сабатé, который никогда не пил и не курил (если не считать, конечно, немного вина за трапезой), и питался просто, как пастух, даже после ограбления банка.
В этом мире разум и просвещение выводят людей из тьмы. Ничто не отделяет нас от этого идеала, кроме сил дьявола, буржуазии, фашистов, сталинистов,
