Бандиты - Эрик Хобсбаум
Знаменитый Мануэль Гарсия, «король кубинской глуши», который считался способным сдержать в одиночку десять тысяч солдат, послал деньги отцу кубинской независимости Хосе Марти, которые апостол революции отверг с обычной для большинства революционеров антипатией к преступникам. Гарсия был предательски убит в 1895 году, потому что (и так до сих пор считают на Кубе) был готов присоединиться к революции со своим отрядом.
Участие бандитов в национально-освободительном движении можно считать явлением достаточно распространенным. Чаще это происходит в ситуациях, когда они присоединяются к традиционным социальным организациям или к борцам с завоевателями, нежели когда их увлекают своими идеями учителя и журналисты.
В горах Греции, почти не оккупированных и никогда по сути никем не управлявшихся, клефты играли бдльшую роль в освободительном движении, чем это происходило в Болгарии, где переход известных гайдуков вроде Панайота Хитова под знамена национальной идеи становился заметной новостью. С другой стороны, греческие горцы пользовались значительной автономией благодаря появлению арматолов, которые формально служили турецким владыкам, а на практике делали то, что им казалось нужным. Сегодняшний капитан арматолов завтра становился вожаком клефтов и наоборот. Какую именно роль они играли в национальном освобождении, это уже другой вопрос.
Для бандитов сложнее интегрироваться в современные социально-политические революционные движения, у которых нет первичной цели противостояния оккупации. И не потому, что им сложно понять, хотя бы в принципе, призывы к свободе, равенству и братству, земле и воле, демократии и коммунизму, если они выражены на известном им языке. Напротив, это все — очевидные истины, а настоящее чудо случается, когда люди находят для этого подходящие слова. «Правда всякую ноздрю щекочет», — говорит Суровков, простой казак, слушая, как Исаак Бабель читает речь Ленина в «Правде». «Да как ее из кучи вытащить, а он бьет сразу, как курица по зерну». Проблема в том, что эти истины ассоциируются с городскими, образованными людьми, дворянами, находящимися в оппозиции к царю и Богу, то есть с силами обычно враждебными или непонятными простым крестьянам.
Но и такое соединение возможно. Великий Панчо Вилья был привлечен к мексиканской революции людьми Франсиско Мадеро и стал грозным генералом революционных сил. Вероятно, из всех профессиональных бандитов западного мира его революционная карьера стала одной из самых выдающихся. Эмиссары Мадеро довольно легко убедили Панчо, тем более что он был единственным из местных бандитов, кого они хотели привлечь, несмотря на видимое отсутствие у него интереса к политике. Мадеро был богатым образованным человеком. Если он был на стороне народа, это подтверждало его бескорыстие и чистоту цели. Панчо Вилья, сам из народа, человек чести, чье положение среди бандитов высоко оценивалось этим приглашением, как он мог сомневаться, предоставить ли ему своих людей в распоряжение революции?{87}
Менее известные бандиты также могли присоединяться к революции по сходным причинам. Не потому, что они понимали сложное устройство демократической, социалистической или даже анархистской теории (хотя последняя содержит не так много сложностей), но потому, что общие цели народа и его бедной части были явно справедливы, революционеры демонстрировали свою надежность бескорыстием, готовностью жертвовать собой и самоотверженностью — другими словами, своим собственным поведением.
Немало случаев политического обращения между бандитами и современными революционерами происходило во время военной службы или в тюрьмах, где они, весьма вероятно, могли встречаться в условиях равенства и взаимного доверия. Анналы современного сардинского бандитизма содержат некоторые примеры этого. Вот почему люди, ставшие предводителями бурбонистских разбойников в 1861 году, часто оказывались теми же, кто сошелся под знаменами Гарибальди, кто выглядел, говорил и действовал, как «настоящие народные освободители».
Следовательно, там, где идеологическое или личное совпадение с активистами современной революции возможно, и бандиты, и крестьяне-одиночки могут присоединяться к новаторским движениям, так же как они присоединялись бы к устаревшим.
Македонские бандиты становились бойцами движения комитаджи (Внутренняя македонская революционная организация, ВМРО) в начале XX века, а школьные учителя, которые их организовывали, в свою очередь, копировали традиционные шаблоны партизан-гайдуков в своей военной структуре. Так же как разбойники Бантама присоединялись к коммунистическому восстанию в 1926 году, так и яванское большинство последовало за светским национализмом Сукарно, или светским социализмом компартии, а китайские бандиты последовали за Мао Цзэдуном, который, в свою очередь, находился под сильным влиянием родной традиции народного сопротивления.
Как можно было спасти Китай? Ответ молодого Мао был: «Подражайте героям Лянь Шань» (то есть свободным партизанам-бандитам из романа «Речные заводи»){88}. Более того, он их систематически рекрутировал. Разве они не были бойцами и по-своему общественно-сознательными бойцами? Разве «Красные бороды», грозная организация конокрадов, действовавшая в Маньчжурии в 1920-х, не запрещала нападать на женщин, стариков и детей; разве не обязывала она, напротив, нападать на всех чиновников и официальных лиц, но с условием, что «если у человека хорошая репутация, мы оставляем ему половину имущества; если он продажный, мы заберем все его имущество и вещи»? В 1929 году костяк Красной армии Мао, казалось, состоял из таких «деклассированных элементов» (по его собственной классификации «солдат, бандитов, воров, нищих и проституток»). Кто мог рискнуть присоединиться к этому бандитскому формированию в те дни, кроме таких же преступников? «Эти люди сражаются бесстрашнее прочих», — заметил Мао несколькими годами ранее. «Если их верно направить, они могут стать революционной силой». Смогли ли они? Они определенно привнесли в молодую Красную армию что-то от «духа бродячих повстанцев», хотя Мао надеялся, что «усиленное обучение» может избавить от этого.
Теперь мы знаем, что ситуация была более сложной{89}. Бандиты и революционеры относились друг к другу с уважением, как люди вне закона перед лицом общих врагов, а большую часть времени бродячие отряды Красной армии и не имели возможности делать ничего сверх того, что ожидалось от классических социальных бандитов.
Однако обе стороны питали недоверие друг к другу. Бандиты были ненадежны. Компартия продолжала воспринимать Хэ Луна, бандитского предводителя, ставшего генералом, и его людей, как «бандитов», которые могут в любой момент уйти в сторону, пока он не вступил в партию. Отчасти это могло объясняться тем, что образ жизни преуспевающего бандитского вожака с трудом сочетался с пуританскими ожиданиями товарищей. И все же, хотя отдельные бандиты и даже их предводители могли переходить на другую сторону, в отличие от революционеров, институционализированный бандитизм легко может, как иметь дело с доминирующей властной
