Очерки по истории советской науки о древнем мире - Иван Андреевич Ладынин

расспрашивали про Вас, в особенности много расспрашивал Эд. Мейер. Он и супруга его с радостью думают о предстоящей в 1918 году поездке в Петербург на всемирный конгресс историков. Я рассказал им что знал о тех грандиозных подготовках, которые проводятся теперь по Вашей инициативе [453]. Эд. Мейер обещал помогать мне советами моей работе. Тема моей работы установилась окончательно на второй день по приезде в Берлин, после разговора с Ад. Эрманом [454]. Точная формулировка темы такова: «Государственная организация Нового царства» [455]. Материал громадный и еще очень мало использованный. Материал стал теперь довольно доступен. Дело в том, что громадная масса папирусов Нового [456] царства издана с транскрипцией и очень тщательным переводом в целях использования для готовящегося словаря египетского языка [457]. Эти транскрипции и переводы хранятся в литографических копиях в музее и только здесь могут быть выдаваемы для работы. И вот я сижу, не теряя ни минуты, пока открыт музей, и выписываю на фишках весь бесконечно богатый материал. Все время мое в Берлине, да и все время моей командировки уйдет только на собирание материала. Но я думаю, что это время не будет потерянным и что работа моя, если она появится, принесет пользу. Мне облегчает разработку моей темы знакомство с Птолемеевским Египтом, знакомство, которым я обязан Вам, многоуважаемый Михаил Иванович, и за которое я Вам буду всегда благодарен. Я постараюсь по возможности набросать ту картину до-Птол<емеевского> Египта Нового царства, которую U. Wilcken очень детально выработал в своих Gründzuge для Птолемеевского Египта [458]. Вообще установление генетических связей между эллинистическим Египтом и до-эллинистическим и объяснение различных загадок того или другого из моего знания условий того или другого будет задачей моей жизни [459]. А на эту задачу навели Вы меня, и за это Вам мое спасибо. Я начал заниматься у П. М. Мейера греческой палеографией. Дело идет ничего себе. Со следующего семестра я начну занятия демотикой [460]. Во вторник 5 мая (нов<ого> стиля) я слушал доклад Драгендорфа о Вашем последнем труде [461]. Доклад был энтузиастичен, как и вообще все отзывы о Вашей работе. Берлин, можно сказать, покорен Вашим историческим талантом. – Если Вам нужна будет египтологическая справка, то располагайте мною. Искренно преданный и уважающий Вас В. Струве.

Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1041. Оп. 1. Д. 123. Л. 9–10 об.

8. «Социальная революция» в древнем Египте: Полемика и конфликт между В.В. Струве и С.Я. Лурье в 1920-е гг.[462]

Один из «отрицательных персонажей» в воспоминаниях Я. С. Лурье о его отце, знаменитом антиковеде Соломоне Яковлевиче Лурье (1891–1964), – это, безусловно, многолетний лидер советской науки о древнем Востоке, египтолог и ассириолог академик Василий Васильевич Струве (1889–1965). Явно следуя за своим отцом, мемуарист осуждает «причастие буйвола», которое принял В. В. Струве, решившись (в отличие от учеников крупнейшего антиковеда С. А. Жебелёва, в том числе и самого С. Я. Лурье) следовать в фарватере официальной идеологии [463]. В науке проявлениями этого стали выдвинутая В. В. Струве гипотеза о «социальной революции», или «социальном перевороте», в древнем Египте (о ней мы будем говорить далее) [464], поддержка «нового учения о языке» Н. Я. Марра [465] и конформистская, в оценке мемуариста, теория о рабовладельческом способе производства на древнем Востоке [466]. Кроме того, речь идет и о ряде неприглядных «околонаучных» дел В. В. Струве: выступлениях против С. Я. Лурье при обсуждении в 1948 г. его книги «Геродот» [467] и в 1959 г. – его статьи в польском журнале «Меандр» [468], роли В. В. Струве в том, что С. Я. Лурье в 1920-е гг. «почти ежегодно удалялся» из Ленинградского университета [469], поддержке им противников избрания С. А. Жебелёва в Академию наук [470] и вообще о размежевании «между двумя группами античных историков – учениками С. А. Жебелёва и сподвижниками В. В. Струве» [471]. Последняя формулировка выглядит совсем странно, ибо, работая с античными источниками, В. В. Струве все же не принадлежал к числу антиковедов и тем более не был лидером одной из их групп.

Негативная оценка В. В. Струве, прежде всего в связи с выдвинутой им теорией рабовладения на древнем Востоке и последующим возвышением в советском научном «истеблишменте», – общее место ряда мемуаров и работ по истории науки [472]. Нельзя не заметить, однако, что при этом мы не слышим голоса самого В. В. Струве. Дело не только в том, что его архивный фонд [473] не классифицирован и не доступен исследователям, – совсем не обязательно, что там найдутся личные материалы, приоткрывающие его отношение к данным эпизодам. Однако массив таких «материалов», хорошо известный востоковедам, – устные рассказы об ученом его коллег и учеников – плохо совместим с такой суммарной оценкой: очевидно, что, хотя В. В. Струве и был человеком хитрым и не склонным сражаться с облеченными властью ветряными мельницами, он был далек от агрессии и злокозненности [474]. В отношениях же между В. В. Струве и С. Я. Лурье обращают на себя внимание два момента. Во-первых, они были практически ровесниками [475] и, следовательно, оценивали пути друг друга в науке с точки зрения тех ситуаций выбора, которые вообще представлялись людям их поколения. Во-вторых, по крайней мере в одном эпизоде 1920-х гг. они оказались в остром научном и личном противостоянии по принципиальному вопросу. Этот эпизод, к которому мы уже обращались [476], – их полемика в связи с исследованием древнеегипетских текстов, описывавших эпоху тяжелых бедствий (прежде всего «Речения Ипувера»).

Хотя интерпретация В. В. Струве этих текстов как отражения всплеска социальной борьбы в древнем Египте – важнейшее явление раннесоветской египтологии, привлекшее внимание в историографическом аспекте [477], кое-что в ее истории остается неясным или незамеченным. Так, в издании перевода «Речения Ипувера» историк указал, что пришел к гипотезе о «социальной революции» в Египте еще на рубеже 1916–1917 гг., а в 1919 г. читал о ней публичный доклад «по поручению Государственного института искусств в зале Дервиз» [478]. Упоминание о появлении этой гипотезы весной 1917 г. (напрашивается соотнесение этого факта с Февральской революцией и падением монархии в России!) и опять же о публичном докладе 1919 г. есть и в тексте ответа В. В. Струве на доклад С. Я. Лурье 1923 г.[479], который датирован 5 января 1925 г. и, возможно, не предназначался для публикации [480]. А. А. Ильин-Томич обратил внимание, что найти независимые упоминания об этом докладе не удается [481], и к сомнениям, имел ли он место, присоединились также В. Г. Ананьев и М. Д. Бухарин [482]. Однако Т. Н. Бороздина-Козьмина в статье, посвященной памяти ее учителя Б. А. Тураева, цитирует письмо последнего от 1919 г.: «Египтология у нас процветает как никогда. Шмидт и Флиттнер служат в Эрмитаже и под руководством Струве работают вовсю. То и