История Финляндии. Время Екатерины II и Павла I - Михаил Михайлович Бородкин
О записке графа Разумовского, поданной (7-18-го июня) королю, среди дипломатов и сановников шли разные толки. И граф Бернсторф, и граф Герцберг (представители Дании и Пруссии) не одобрили попытки русского двора отделять короля от его подданных, но в то же время они осудили и поступок Густава III; Бернсторф находил, что обращение короля с русским министром беспримерное в истории; Герцберг же усмотрел, что Густав III зашел далеко, выслав Разумовского из государства, тогда как он мог ограничиться перерывом с ним всяких сношений и подачей жалобы его двору. Граф Сегюр замечает в своих записках, что в столице некоторые лица считали образ действий посланника неосторожным и слишком сильно вызывающим короля на решительные меры. В среде иностранных дипломатов шел слух о резких выражениях князя Потемкина, порицавшего чрезмерную смелость Разумовского. Сегюр находил упреки, делавшиеся Разумовскому, несправедливыми. «Будучи свидетелем всех ложных слухов, он вынужден был объявить громко не только королю, но и нации, и даже всей Европе, что намерения государыни клонились к миру». Что касается императрицы, то она, как кажется, была совершенно довольна графом Андреем Кирилловичем; в её многочисленных письмах к Потемкину, в которых подробно говорится о разрыве с Густавом, нет ни малейших следов неудовольствия по поводу действий Разумовского. Безбородко, а быть может и Остерман, находили, что Разумовский вместо того, чтобы, по крайней мере, отсрочить разрыв, возбудил своей нотой чрезмерное раздражение шведского правительства. Морков же, близкий друг Разумовского, защищал его, доказывал несостоятельность сделанных ему упреков.
Граф Сегюр, спрошенный императрицею о поступке Густава, ответил: «В этом деле самое замечательное то, что посол самодержавной государыни оказывает такое внимание к самостоятельной нации, и что её король этим обижается».
В письме к Гримму (от 21 июня 1788 г.) императрица дала волю своим мыслям и чувствам. «Сэр Джон Фальстаф, отправляясь морем в Финляндию, велел сказать графу Разумовскому, чтобы он выехал из Стокгольма за то, что я не питаю никаких неприязненных замыслов ни против него, ни против его народа. Он выставил предлогом, что его чести противно, когда называют его народ рядом с ним самим; он, стало быть, хочет совсем вычеркнуть из употребления имена народов. Вот величайший деспот из королей, какого когда-либо видано. Сэр Фальстаф — дурной родственник и дурной сосед; его несправедливость по отношению ко мне нечто неслыханное; я перед ним никогда ни в чем не была виновата; я кормила его финляндцев несколько лет, когда в Финляндии был голод; он никогда ни на что не жаловался. Его величество доказывает, что, незаконно завладев неограниченной властью, пользуется ею на горе своим подданным. Всякий король, всякий государь первое лицо своего народа, но один король не составляет всего народа. Неужели упомянуть о шведском народе значит обидеть короля? По какому праву он берет на себя судить русского посланника? Он высылает его за то, что он упомянул о шведском народе: разве есть закон, которым это запрещено? Он переходит от одного оскорбления к другому: по его приказанию шведская эскадра потребовала салюта от трех наших судов, что противно 17 статье трактата 1743 г.».
После 23 июня разгневанный Разумовский удвоил свое усердие в деле возбуждения населения. Он писал Остерману, что он не преминет воспользоваться различием, которое он сделал между королем и нацией «и если хоть малейший еще патриотизм шевелится в жилах шведов, то я сделаю все, чтоб вновь разбудить его, пока я еще нахожусь между ними».
В тот же день (12-23 июня), когда гр. Разумовскому был вручен ответ на его записку, король выехал в Финляндию.
Но как! В этом историческом торжестве большего стиля король желал походить на Густава-Адольфа, для чего заказал себе особый оперный костюм. «Король шведский себе сковал латы, кирасу, броссары (наручки) и квиссары (набедренники) и шишак с преужасными перьями, — писала Екатерина Потемкину. — Если желаешь получить настоящее впечатление о настроении Густава III, то прочти его напыщенное письмо к Г. М. Армфельту (от 12-24 июня 1788 года)», — сообщает своему приятелю Аксель Оксеншерна, сопровождавший его в этом походе. Король писал: «Мой выезд великолепен... Я буду спокоен и одолею природу... Мысль о великом предприятии, которое я затеял, весь этот народ, собравшийся на берег, уверенность, что я спасу Оттоманскую империю, что имя мое сделается известным в Азии и Африке, — все эти мысли овладели моим духом... На русскую ноту я буду отвечать через моего министра в Петербурге, когда приму начальство над моим войском. Рубикон перейден. Я объявил сенату это решение и всем девяти министрам была об этом разослана подробная нота. После того я объявил об учреждении новой степени ордена Меча»...
«Своим войскам в Финляндии и шведам Густав велел сказать, что он намерен превзойти делами и помрачить Густава-Адольфа и окончить предприятие Карла XII».
Екатерина, выражая всегдашнее свое веселое настроение и склонность к острым замечаниям, не могла оставить этого без комментария и прибавила: «Последнее сбыться может, понеже сей (Карл XII) начал разорение Швеции».
«Мечтами Густав услаждал фантазию и усыплял разум; но скоро, однако, его постигло горькое разочарование, ибо его надежда, — как пишет историк К. Однер, — что война снова оживит шведский национальный дух, оказалась иллюзией. Войной король надеялся вырваться из той душной атмосферы, которая его окружала. И этот расчет не оправдался».
По прибытии Густава в Финляндию, надлежало ответить императрице.
Ответ был составлен. Заведовавшему иностранными делами, Акселю Оксеншерна, и еще одному приближенному пришлось потратить несколько дней, чтобы убедить короля отказаться от некоторых выражений его задорного ультиматума и тем избежать насмешек Европы. «Он сердился на наши мнения и злобно смотрел на меня четыре дня». Только и можно было добиться того, что король вычеркнул название 10-12 провинций, возвращения которых он требовал от России.
После многих упреков в ультиматуме по адресу России, Густав крайне высокомерно ставит ряд условий восстановления мира. Он требует возмещения своих убытков, разоружения русского флота, увода наших войск от границы, с правом самому остаться вооруженным до заключения Россией мира с Турцией, для которой
