Очерк французской политической поэзии XIX в. - Юрий Иванович Данилин
Поэты-друзья — Эжен Эмбер, Огюст Алэ, Шарль Кольманс и другие — посвятили памяти Жилля ряд песен. Кроме того, ежегодно в первое воскресенье после дня смерти поэта его друзья собирались у его могилы для возложения венка, а затем — по обычаю участников гогетт — в ближайшем кабачке пели его песни. Брошон сообщает, что на последнем из таких собраний, в 1876 г., было пятьдесят человек. Это напоминало всенародный культ Эжезиппа Моро, но на могиле Жилля собирались люди, разделявшие или чтившие его коммунистические воззрения. Один из них, песенник Эжен Бейе, и стал издателем книги Жилля.
Творчество Жилля — значительный вклад в молодую и еще не окрепшую революционно-демократическую поэзию 1840-х годов, оно способствовало ее отходу от буржуазно-демократических иллюзий, от влияний популярных школ утопического социализма и вооружало ее бабувистской коммунистической идейностью. Главный объект политической сатиры Жилля — буржуазия. Но Жилль не ограничивается укоризненным, в духе Беранже, осуждением ее аморализма: вслед за Моро он учит ненавидеть господ Крезов, жестоких и хищных спекулянтов на народной нужде, политических реакционеров, врагов и палачей народа.
В политической поэзии Жилля постепенно истаивает жанр прежней, столь популярной песни-спора, связанной с жалобами рабочих на несправедливость их общественного положения, и складывается новый тип песни, полной веры в законность борьбы трудового народа и в его творческие силы. К сожалению, в дошедших до нас песнях Жилля еще не создан яркий тип отдельного рабочего-революционера с той реалистической конкретностью, которая будет художественным достижением песен Эжена Потье.
В реализме Жилля обнаруживаются первые ростки революционности социалистического пролетариата: упрочившееся трезвое понимание враждебной непримиримости позиций собственнических, эксплуататорских классов и неимущих трудовых масс, вера в рабочий класс как в участника дальнейших битв с буржуазией и общественного реформатора и, наконец, полная уверенность в приходе будущего, коммунистического строя, «общества равных», победа которого настолько ясна для поэта, что песня «Трудовой бой» увенчивает его поэзию даже реалистическим характером его революционной мечты.
Не сохранилось другого портрета Жилля, кроме дружеского шаржа Надара. Но и эта зарисовка ценна: широкий, выпуклый лоб, зоркие, умные глаза, сосредоточенное выражение лица, обычная для рабочего трубочка-носогрейка. Много образов рабочего дошло до нас от Домье, Гаварни и других художников, но зарисовка Надара — это образ рабочего-мыслителя, перед вдумчивым взором которого как бы уже вырисовывается облик будущего мира.
«ВОЗМЕЗДИЕ»
Начало Второй империи, 1850-е годы, было временем лютейшей реакции, старавшейся истребить все пережитки революции 1848 г. Подвергались бесконечным репрессиям деятели революции и участники сопротивления декабрьскому перевороту. Империя преследовала передовых демократических писателей, обрекала на ссылку Пьера Дюпона и Пьера Лашамбоди. Многие писатели — Виктор Гюго, Феликс Пиа, Эжен Сю, Дюма-отец — предпочли эмигрировать, присоединившись к уже ранее бежавшим за границу поэтам и писателям 1848 г. В виде меры «воспитательного» воздействия на писателей Вторая империя в 1850-х годах подвергла судебным преследованиям Гюстава Флобера, Шарля Бодлера, обоих братьев Гонкур и других писателей.
Политическая поэзия лагеря демократии вынуждена была смолкнуть. При Второй империи ее заменили выступления рептильных поэтов вроде официального барда Империи, бездарного и заслуженно забытого ныне Бельмонте. Состязаться с ним пытался и Бартелеми, принявшийся подобострастно воспевать в своих одах и кантатах приход новой Империи («Второе декабря», «Глас народный», «Императрица» и др.), а далее славить военные авантюры Наполеона III, столь шумливо объявившего при своем воцарении, что «Империя — это мир».
Революционно-политическая поэзия в 1850-х годах оставалась лишь за рубежом. И тут всего громогласнее прозвучал сборник стихов Виктора Гюго «Возмездие» (1853), с начала до конца целеустремленной грозной книги гнева и мщения. Великий поэт-романтик, столь самозабвенно принимавший участие в борьбе французской республиканской демократии против декабрьского переворота 1851 г. и вынужденный затем бежать в Англию (за голову его назначено было 25 тыс. франков), излил в этой книге всю переполнявшую его ненависть к торжеству Наполеона III, убийцы Второй республики. Гюго-изгнанник[83] превратился в некое непрерывно звучащее эхо всех бедствий своей родины. Преступления новых правителей Франции, безудержный разгул политической реакции, разнузданность бонапартистских «усмирителей» общественного недовольства, зловещая деятельность «смешанных комиссий» (созданных для судебной расправы), стоны ссыльных на понтонах, вопли их жен и сирот — все это мучительной болью отзывалось в душе поэта.
«Возмездие» — величественный художественный памятник финального этапа французской поэзии 1848 г. — ярко отражает верность Гюго заветам и надеждам февральской революции, а с другой стороны, — протест и волю к борьбе передовых слоев французской республиканской демократии, еще не переставших дышать воздухом свободы и всего общественного кипения 1848 г. Участие автора «Возмездия» в этой борьбе превратило Гюго в доблестнейшего защитника родины, революции, демократии и человеческого прогресса, в подлинного «поэта нашего столетия во всем значении этого слова», как выразился Беранже в одном из писем 1854 г., в «колосса в оковах, поющего среди бури», каким поэт представлялся молодому Золя. «Возмездие» создало Виктору Гюго в годы Второй империи громадную популярность, особенно среди французской революционной демократии: Жюль Гед знал стихи этой книги наизусть, а среди будущих коммунаров у поэта обнаружилось множество друзей и ценителей.
«Возмездие» — необычайно темпераментный, сокрушительно-сильный памфлет против Второй империи, ее реакционных общественных сил, ее главы Наполеона III Памфлетность эта проявляется уже в композиции сборника, названия отдельных разделов которого пародируют торжественные заявления новоявленного императора. Все полно здесь убийственной и печальной иронии поэта. «Общество спасено», — провозглашала Вторая империя. Но чем же? — спрашивает Гюго. И отвечает: глубоким падением Франции, массами расстрелов, трупами убитых 4 декабря. «Порядок восстановлен» — благодаря тому, что ребенок получил две пули в голову. «Семья укреплена» — оргиями правящей клики и любовными похождениями императора. «Религия прославлена» — «смешанными комиссиями» и клерикальными писаками. «Власть освящена» — коронованием преступника 2 декабря и смертью благородной мученицы Полины Ролан[84]. «Устойчивость обеспечена» — мерзким буржуазным самодовольством, гнусной «моралью»
