Очерк французской политической поэзии XIX в. - Юрий Иванович Данилин

Пусть вдумается читатель в самое существо причин июньского восстания. Люди физического труда, изголодавшиеся с 1846 г., желали наконец получить от революции первейшее, что было им нужно: работу и хлеб. Временное правительство, ограничившееся организацией так называемых национальных мастерских, где могла получить работу лишь часть тружеников, в дальнейшем уже просто с ненавистью относилось к рабочим, «утомлявшим» его своими требованиями. Реакционная «партия порядка» все более усиливалась, стягивая к Парижу войска и уже провоцируя рабочих на восстание, которое и вспыхнуло в ответ на закрытие «национальных мастерских». «У рабочих не было выбора: они должны были умереть с голоду или начать борьбу»[78], — писал Маркс. И эти измученные, изверившиеся в республике, не организованные для восстания люди были яростно разгромлены.

Остановимся сначала на песне «Июнь 1848 года» Эжена Потье, во многом по своим настроениям близкого накануне июня к Шарлю Жиллю. Участник июньской битвы, Потье еле спасся от расстрела, а разгром восстания произвел на него ужасное впечатление, завершившееся длительной нервной болезнью. В названной песне он обрисовывал побежденную массу рабочих: с покорностью отчаяния говорят они, что если им не дают работы и заработка, если они лишены всех щедрых даров природы, если восстание их оказалось безуспешным и оружие у них отнято, то на земле для них больше нет места; пусть же их расстреляют вместе с плачущими женами и голодными детьми; лучше погибнуть всему роду рабочих, чтобы не завещать своим потомкам единственное свое достояние — нищету!..

Иди же, нищета, рядами, безоружна!

Пусть нас на улице застрелят наповал.

Идите, женщины! Ни слов, ни слез не нужно.

Идите, дети, — все, кто голодал.

Вы, мастера убийств, скорей сметите прочь их!

Всех нас вы можете с лица земли стереть!

И, право, лучше смерть, чем каторга рабочих!

Нет, надо умереть!

Нет, братья, надо умереть!

Пер. А. Гатова

Способна ужасать эта песня, проникнутая столь глубоким отчаянием. Да, конечно, Потье пал духом, но не он один был потрясен всем пережитым. «Я не умер, но состарился, — писал Герцен, живший в это время в Париже. — Я оправляюсь после июньских дней, как после тяжелой болезни. Горе тем, кто прощает такие минуты…»[79]

В своей трагической песне Эжен Потье не погрешил против правды жизни. Подобно Гюставу Леруа, он считал рабочих июньской битвы «бойцами отчаяния». Такими ощущали себя и сами повстанцы. И. С. Тургенев, тоже очевидец июньских дней, создал в очерке «Наши послали» запоминающийся образ одного из инсургентов, по словам которого рабочие и не надеялись на победу. Бросило их в битву только горькое разочарование: «Вот тебе и республика: Ну, мы и решились, все равно пропадать!» — говорит этот измученный старик рабочий. И повторяет еще раз: «Все равно пропадать!»[80]

Разделяя общую подавленность разбитых рабочих повстанцев, Потье все же не вложил в их речи никаких интонаций раскаяния: побежденные, они внутренне не покорялись. Нет, жить так они больше не могут! Пусть уж лучше их сметут с лица земли!

Совсем по-другому откликнулся на разгром июньского восстания Шарль Жилль. Горько оплакивая кровавый разгром восстания, гибель любимых народных бойцов, поэт старался преодолеть отчаяние, высказывая уверенность в неустранимости дальнейшей справедливой борьбы трудовых масс. Такова его песня «Июньские могилы», датированная июлем 1848 г. В этой песне несколько дают себя знать интонации песни Моро «5-е и 6-е июня 1832 года», но если Моро оплакивал роковую гибель молодых республиканцев-патриотов, мечтавших об освобождении народов Европы, то Жилль развивает другой мотив этой песни, мысль об обманутом трудовом народе. На новом этапе революционной борьбы, обогащающем реализм Жилля, поэт говорит об июньском восстании как о начале неумолимой классовой войны между трудовым народом и буржуазией, как о восстании масс, стремящихся «сразить жестокий эгоизм» (т. е. власть буржуазных отношений), ибо вечная участь этих масс — лишь обманутые надежды, голод и обездоленность. Горячо воспевая героическую битву восставших, «мужеству которых изменила только их судьба», песня Жилля исполнена революционной энергии, непримиримой ненависти к победителям, мучительной боли за побежденных; от нее веет жаром тех дней, а ее речь становится резкой, твердой, литой, как-то сразу вдруг освободившейся от утопически расплывчатой романтической фразеологии, присущей многим предшествующим песням поэта.

В обрисовке причин восстания Жилль указывает, что трудовой народ обманут лжереспубликанцами: «Они убаюкивали нас лживыми обещаниями, эти адвокаты, эти трусливые буржуа, и они замкнули свои кошельки и сердца, как только решили, что мы разоружились». Рабочие не могли не подняться на новую битву, ибо они боролись за само «право на жизнь». И оплакивая павших бойцов, Жилль заканчивает песню уверенностью в том, что сыновья побежденных инсургентов станут мстителями за отцов.

Погибли все… Пять дней они сражались.

Погибли все… Телами полон ров.

Погибли все… Но громче оказались

Их голоса, чем ваших пушек рев!

Дрожите же! Нам вместе не ужиться!

Вновь предстоит жестокая борьба.

Вновь богачи спешат вооружиться,

Вновь за ножи возьмется голытьба.

Пер. В. Дмитриева

С выразительной силой звучал рефрен песни:

Черните их и грязью в них кидайте.

Что скажете вы совести в ответ?

Не вы — судьба их победила, знайте!

Мы любим их… Увы, их больше нет![81]

С июньским восстанием связана и песня Жилля «Расплата», где те же мужественные интонации перемежаются порывами отчаяния, заставляющими поэта не раз взывать к богу. Все дело в том, что Жилль и теперь продолжает мучительно изживать «остаточные» свои иллюзии. Ему все еще непонятно, как могли оказаться врагами восставших солдаты, буржуа и депутаты. Как могли солдаты не распознать в рабочих своих братьев? Как могли буржуа нарушить священный закон братства? Как могли депутаты изменить своему назначению представителей народа? Все эти вопросы мучат поэта, ибо идея абстрактного братства (от которой он старался отойти еще в «Рудокопах Ютзеля») еще не выветрилась полностью из его сознания. Впрочем, и эта песня заканчивается той же мыслью, что борьба не закончена, что ее продолжат сыновья июньских повстанцев.

Последующие песни поэта 1849–1851 гг. были частью злыми