Юрий Емельянов - Рождение и гибель цивилизаций
Для парадоксального соединения фантазий с подлинными фактами были веские основания. Все, что находилось в пространственных и временных пределах непосредственного окружения древних людей, было освещено светом собранной ими предельно точной и достоверной информации. Однако этот мир был ограничен тесными рамками. Между тем за близкими границами этого мира находился другой мир, скрытый мраком незнания, а он то и депо властно вторгался в мир, освоенный людьми. Знания о структуре растений и их свойствах не позволяли понять, почему они могут стать причиной внезапного отравления. Сведения о повадках насекомых не раскрывали причин инфекционных заболеваний. Блестящее знакомство с географией окружающей местности и племенах, населяющих ее, было недостаточным для того, чтобы предугадать внезапное землетрясение или появление доселе неизвестных хищников или агрессивных людей. Точная ориентация в настоящем не позволяла также точно предвидеть будущее. Память людей о событиях, свидетелями которых были они и их непосредственные предки, не позволяла им знать тайны прошлого. Между тем эти тайны постоянно напоминали о своем существовании, то останками известных животных и людей, то необычными скелетами, принадлежащими каким-то гигантским существам, то обломками человеческих орудий охоты или следов человеческого жилья, то непонятными предметами. Непознанный мир казался таинственным, построенным по иным законам, чем реальный мир, точно так же, как были таинственны сновидения, созданные по иным правилам, чем впечатления во время бодрствования.
Мир казался бы хаотичным и неподдающимся познанию и преобразованию, если бы люди постоянно не пытались заглянуть за темные линии пространственного и временного горизонта. Они старались не только увидеть невидимое, но и придать ему черты познаваемого, упорядоченного, хотя и выстроенного из причудливых образов своего воображения. Соединяя мир осязаемый, видимый и ярко освещенный своими знаниями, с миром невидимым, люди заселяли последний образами своего раскрепощенного воображения.
По этой причине знания об опасности, подстерегавшей людей в какой-то местности, соединялись с фантазиями о злых духах, обитающих там. Поэтому знания об удачных местах охоты переплетались с вымыслами о добрых духах, которым необходимо молиться. По этой причине люди соединяли в легендах и мифах географию известной им земли со своими представлениями о Вселенной и миры, расположенные за пределами их местности, заселялись причудливыми существами. По этой же причине люди пытались реконструировать и прошлое, о котором напоминали им свидетельства смерти людей и животных, соединяя введения о своей родословной с мифической историей происхождения своего рода и всех людей. Вероятно, так создавались легенды о великанах и драконах, о грандиозных катастрофах, поразивших некогда мир. Они пытались заглянуть и в недоступное будущее и сочиняли мифы о возможных грядущих катастрофах, в ожидании которых надо быть постоянно настороже.
Представления о наличии иных миров, находящихся за пределами известной им земли, о протяженности времени за пределами современности позволяло людям утверждаться в своих представлениях о величии и упорядоченности Вселенной. Убежденность в том, что в природе царит всеобщий порядок, охраняемый высшими силами, служила обоснованием для постоянного поиска связей между всеми элементами природы. Версий о мироздании, Порожденные буйной фантазией, превращались в строгую и тщательно охраняемую систему мифов. Миф становился организующим началом, соединяющим племя, его прошлое и настоящее. Художественная фантазия первобытных людей также обретала упорядоченность в мелодиях и ритмах, строгом орнаменте, гармоничных сочетаниях красок и форм, стройной последовательности театральных спектаклей и магических обрядов.
Вера в наличие глубоких и общих причин вселенского порядка отразилась в религии первобытных народов. Изучавшиеся этнографами индейцы племени пауни сообщали: «Мы должны обращаться со специальными заклинаниями ко всем вещам, которые встречаем, так как Тирава, верховный дух, пребывает в каждой вещи, и все, что мы встречаем на протяжении пути, может помочь нам… Нас наставили уделять внимание всему, что мы видим». В результате чуть ли не каждое действие человека должно было быть «обусловлено» специальной молитвой к силам, от которых может зависеть мировой порядок. Как сообщают этнографы, моление, сопровождающее переход индейцев пуани через реку, «делится на несколько частей, относящихся к различным моментам: когда путники вступают в воду, когда движутся в ней, когда вода полностью покрывает их ноги; призыв к ветру разделяет моменты, когда прохлада ощущается только частями тела, погруженными в воду, затем — другими и, наконец, всей кожей». Индейцы утверждают: «только тогда мы можем продвигаться в безопасности».
Казалось бы, такие ритуалы свидетельствуют о «дикости» индейцев. Однако этнографы смогли не раз убедиться в том, что нелепые «табу», вздорные «заклинания» и прочие элементы традиционных религий сочетались с весьма разумными представлениями о реальности. Это, например, следует из рассказа Фарли Моуэтта о «табу», наложенном эскимосами на посещение одного холма. Они утверждали, что на этом холме обитает злой дух, который сурово наказывает всякого, кто вторгается в его владения. Этнограф скептически отнесся к «табу» и однажды отправился на это плато. Вскоре он увидел, что земля на холме покрыта острыми плоскими камнями и идти по ним надо осторожно. Вдруг неожиданно этнограф поскользнулся на гладкой поверхности плоского камня, и его нога застряла в щель между острыми камнями. Моуэтт с трудом вытянул ногу из каменной ловушки, но сильно повредил ногу. Ему стало ясно, что нелепая басня про злого духа охраняла эскимосов от бедствий, подобно той, которая приключилась с ним. Вполне возможно, что и моления индейцев племени пауни имели какое-то профилактическое воздействие на их физическое или психическое состояние, позволявшее им уверенно переходить через реку.
Порой обычаи, выглядевшие нелепыми, сочетались с такими знаниями, которые ныне утрачены безвозвратно современными людьми. Как-то раз Фарли Моуэтт почувствовал себя плохо. Все свидетельствовало о том, что у него приступ аппендицита. Так как быстро выбраться из тундры не представлялось возможным, то он с ужасом думал о том, что ему грозит перитонит и жизнь висит на волоске. Когда он пожаловался эскимосам на свое состояние, то те сказали, что легко вылечат его. Один из них зачерпнул в ручье воды в берестяную кружку и стал ходить вокруг чума, что-то напевая. Потом он попросил, чтобы Моуэтт выпил кружку залпом. После того, как вода была выпита, этнограф ощутил облегчение: приступ аппендицита бесследно прошел. Так как было очевидно, что заклинания эскимоса не могли иметь терапевтического воздействия, этнографу стало ясно, что магические обряды прочно соединены с секретами древней медицины, позволявшей использовать для лечения острого аппендицита такие простые средства, как вода из ручья и берестяная кружка.
Порой объяснения причин терапевтических свойств тех или иных снадобий, которые предлагали этнографам люди традиционного уклада, противоречили всякой логике. И все же К. Леви-Строс увидел даже в магических обрядах проявление не отсталости «дикарей», а движения к научному мышлению. «Нельзя ли пойти дальше, — писал он, — и рассмотреть строгость и точность, подтверждаемые магическим мышлением и ритуальной практикой, в качестве выражения бессознательного постижения истины детерминизма как способа существования научных феноменов?..» Леви-Строс полагал, что в магическом мышлении Причинность явлений «угадывалась и осуществлялась». Он увидал в магии «робкую» и еще «невнятную форму науки» и уподобил ее тени, предшествующей появлению подлинной науки. Ученый считал: «Вместо того чтобы противопоставлять магию и Науку, стоило бы расположить их параллельно, как два способа познания, не равных по теоретическим и практическим результатам». Он утверждал, что магия и наука равны «по роду ментальных операций, которыми обе они располагают и которые отличны не столько по своему характеру, сколько по типу явлений, к Каковым они прилагаются». Леви-Строс считал, что мифологическое мышление народов традиционных культур расположено на полпути между предвосхищением и теорией.
«Предвосхищения» в фантазиях древних людей позволяли им порой верно «предугадывать» многие открытия. Скорее всего не воспоминания о некогда существовавших, но погибших цивилизациях лежали в основе мифов о полетах людей по воздуху, путешествиях на огромных кораблях по воде и под водой, а интуитивные озарения, порожденные постоянными мыслями о Вероятностном развитии человеческих возможностей. При этом эти интуитивные озарения не ограничивались художественным вымыслом. Ссылаясь на примеры из истории биологии, Леви-Строс утверждал, что «научное объяснение всегда соответствует открытию какого-либо «устройства», и всякая попытка такого рода, даже вдохновленная ненаучными принципами, может наткнуться на истинное устройство».
