Век империи 1875 — 1914 - Эрик Хобсбаум
Зато там, где историки пытаются разобраться с периодом, имеющим своих живых свидетелей, сталкиваются (или, в лучшем случае, дополняют друг друга) две совершенно разные концепции: научная и жизненная, архивная и основанная на личной памяти. Дело в том, что каждый из нас является историком своей сознательно прожитой части жизни и каждый сам, своим умом, постигает ее законы; при этом, как ни суди, а большинство людей — ненадежные «историки», ведь известно, что устную историю творят не те, чей вклад в историю был существенным. Не зря ученые, опрашивающие старых солдат или политиков и уже имеющие обширную и надежную информацию, предварительно собранную по письменным источникам, иногда не могут понять своих собеседников. Бывает и наоборот: историк второй мировой войны (в отличие от, например, историка крестовых походов) может столкнуться с человеком, который, вспомнив действительный ход событий, скажет ему, покачав головой: «Нет, это было совсем не так!»
Как бы то ни было, обе указанные версии истории, даже если они противоречат одна другой, представляют собой многообразно взаимосвязанные модели прошлого, существующие в сознании людей и потенциально пригодные для исследования.
По-особому обстоит дело с историей «сумеречной зоны». Она, по самой своей сущности, состоит из несвязных, неполных образов прошлого, иногда туманных, иногда вполне четких, но всегда изменившихся под влиянием учебы и «вторичной» памяти, сформированной общественными и личными традициями. Она является частью нас самих, но уже не вполне нам подвластной. Ее можно уподобить красочной старинной карте, полной пунктирных линий и белых пятен и обрамленной рисунками чудовищ и древних символов. Ее неясности и загадки растут и множатся под влиянием средств массовой информации, для которых сам факт большого значения «сумеречной зоны» служит причиной постоянного пристального внимания к ней. Благодаря газетам и телевидению отрывочные и символические образы становятся живыми и убедительными (по крайней мере, так происходит на Западе). Яркий пример — случай с «Титаником», который вот уже три четверти века способен снова и снова вызывать шумный интерес газет. Так что образы, вспыхивающие в нашем мозгу, когда он, по той или иной причине, обращается к периоду, закончившемуся первой мировой войной, гораздо труднее отделить от принятой интерпретации событий, чем, например, побасенки и анекдоты, используемые для быстрого введения неискушенных слушателей в атмосферу далекого прошлого, вроде рассказа о том, как Дрейк[2] играл в шары, когда Испанская Армада[3] приближалась к берегам Британии; или предания о бриллиантовом ожерелье Марии-Антуанетты; или о том, как Вашингтон сказал, пересекая реку Делавер: «Теперь накормим их пирожными». Ни один из таких рассказов не заинтересует настоящего историка ни на минуту, они существуют вне исторической науки. А можем ли мы, даже будучи профессиональными историками, спокойно отвергнуть мифологизированные образы Века Империи, существующие в рассказах о «Титанике», о землетрясении в Сан-Франциско или о Дрейфусе? Конечно, нет, потому что мы руководствуемся принципами демократии и факел статуи Свободы является нашим путеводным огнем. Век Империи громче других взывает о разоблачении связанных с ним мистификаций именно потому, что мы, в том числе и историки, уже не живем в нем, но все еще не знаем, насколько значительным остается его влияние на нас. Это вовсе не значит, что его следует развенчать и опорочить (т. е. пойти по пути, проторенному в те времена).
II
Необходимость иметь какую-то историческую перспективу является в наше время особенно настоятельной, так как люди в конце двадцатого столетия до сих пор с волнением вспоминают события периода, закончившегося в 1914 году, — возможно, потому, что в августе 1914 года имел место один из самых заметных «естественных переломов» истории. Уже тогда люди чувствовали, что это — конец определенной эры; это чувство сохраняется и теперь. Можно, конечно, его оспаривать, указывая на преемственность и связи последующих лет. В конце концов, история — не автобусный маршрут, когда машина меняет всех пассажиров и экипаж на конечной остановке. Тем не менее, если существуют особые даты, наиболее подходящие для целей периодизации, то август 1914 года, безусловно, является одной из них. Было ясно, что наступил конец мира, созданного буржуазией и для буржуазии, конец «долгого девятнадцатого века», хорошо изученного историками и рассмотренного автором в трех книгах, из которых настоящая является заключительной.
По указанным причинам девятнадцатый век привлекает огромное внимание историков, как любителей, так и профессионалов; писателей, специализирующихся в области культуры, литературы и искусства; биографов; создателей фильмов и телевизионных программ и даже творцов моды. Готов утверждать, что в англоязычном мире за последние 15 лет не реже раза в месяц появлялось значительное произведение — книга или статья, посвященные периоду с 1880 по 1914 год. Большая часть их была обращена к историкам и другим специалистам, потому что (как мы видели) указанный период не только был определяющим для развития современной культуры, но и обозначил направления многих дискуссий по истории, национальной и международной, начатых, главным образом, еще до 1914 года: об империализме; о развитии лейбористского и социалистического движения; о причинах упадка экономики Британии; о природе и происхождении русской революции; и других. По вполне понятным причинам наибольшую известность приобрел вопрос о причинах первой мировой войны, который уже вызвал к жизни несколько тысяч томов и продолжает служить причиной появления все новой литературы во впечатляющих количествах. Дело в том, что этот вопрос отнюдь не закрыт, и проблема возникновения мировых войн, к сожалению, не исчезла после 1914 года. Фактически, связь между событиями прошлого и настоящего
