Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Был ли ему дан шанс сделать политическое заявление? Сочиняя «политическую характеристику» на самого себя, Кутузов озвучил зазор между объективным и субъективным, между своим давнишним пониманием себя и действительностью. Кутузов старался быть самокритичным. Убийство Кирова заставило его признать свою вину: «Я считал, что от троцкистской оппозиции отошел, борьбу с партией прекратил, добросовестно работаю, как всякий честный советский специалист. Правда, поддерживаю знакомство с троцкистами-капитулянтами, не веду борьбы с троцкизмом, по линии партии в некоторых практических вопросах и, в частности, по внутрипартийным вопросам мне [еще] не понятно, или противоречит моим взглядам – но все это меня, как не члена партии, не компрометирует. Теперь я постараюсь восстановить и оценить факты из своего прошлого с точки зрения последних установок партии в борьбе с троцкистами и зиновьевцами всех оттенков в связи с убийством Кирова. Вопрос стоит так: либо в ряды контрреволюции явной или скрытой, либо активная борьба с ней». «Я не троцкист», – отвечал Кутузов самому себе. Но слишком часто он занимал половинчатую позицию, а это оказалось тяжким грехом. Однако сам Кутузов считал себя исправимым – от ценностей большевизма он и не думал отказываться, и злого умысла у него не было. «Настоящими своими показаниями я только начинаю действительную борьбу с контрреволюционным троцкизмом»[1521].
Свои показания Кутузов сопроводил обширными «дополнениями» от первого лица – автобиографическим повествованием в форме признания следователю. Сохранялись правила жанра, поскольку Кутузов возвращался к уже известным главным событиям своей жизни, на этот раз сопровождая их описанием своих настроений и намерений. Он изливал душу следователю, говорил о себе критично и обещал «перековаться». Кутузов каялся, но не считал себя потерянным человеком. Действительно, он не был так уж плох: связей с заядлыми контрреволюционерами у него не было, с троцкистской колонией отношений не имел, сравнение себя с другими отошедшими троцкистами было в пользу Кутузова.
Что касается апелляций, поданных им в 1928 году и затем еще раз в 1930 году, Кутузов признавал, что они «носили характер двурушничества, были своеобразным маневром. После своего первого исключения из партии в 1927 г. я, преследуя цель борьбы внутри партии, подал заявление об отходе от троцкистской оппозиции». Тогда еще наивная и благодушная, партия удовлетворила просьбу Кутузова, «и я вновь был восстановлен в члены РКП(б). Прибыв в город, <…> я связался с идейными троцкистами и снова повел активную работу против коммунистической партии и ее руководства». В декабре 1928 года Кутузов восстановился в институте, «и это было ошибкой на пути полного идейного разоружения. В Томске я оказался в обстановке прежних знакомств». Проявились нездоровые «тенденции знакомства со студентами – прежними участниками оппозиции. <…> В 1929 г., особенно перед чисткой, я проявил некоторую активность в выступлениях против руководства партийного коллектива по отдельным вопросам, касающимся троцкистских рецидивов в поведении бывших участников оппозиции. Все это, однако, было довольно случайно, и не значило возврата к полной оппозиционной активности. Организационно я не был знаком с кем-либо из троцкистов за этот период, кроме Ивановой, которая жила в это время в Новосибирске, но однажды приезжала в Томск, где я ее встретил. Мне известно, что ее в конце 1929 года арестовали и дальше о ней ничего не знаю. Активными моими единомышленниками в Томске в период 1928–[19]29 года были Голяков, Филатов, Казанцев, Попов и еще два-три человека, фамилии которых теперь уже не помню».
Упоминал Кутузов и Матвеева, с помощью которого он штурмовал партийное бюро института в 1929 году.
Все эти фамилии были хорошо известны органам, и Кутузов не первый раз их называл, но ему важно было показать, что он ничего не утаивает[1522].
Кутузов признавал справедливость своего вторичного исключения из партии в 1929 году «за предательскую подпольно троцкистскую деятельность». На этот раз его апелляция о восстановлении была отклонена – партия усвоила урок. То, что «моя апелляция и мои заверения об отходе от троцкистской оппозиции имели ложный двурушнический характер, подтверждает моя дальнейшая практическая борьба за внедрение троцкистских идей, за сколачивание новых кадров». Детали того, что произошло на Коломенском паровозном заводе весной 1930 года, плохо сохранились в памяти Ивана Ивановича – или же он просто не хотел обо всем говорить. «Не прошло месяца после подачи апелляции, как я вместе с другими троцкистами города Коломны повел активную работу среди рабочих коломнического завода, усиленно пропагандировал идеи троцкизма». Состоялись знакомства с «мастером сборочного цеха (фамилию не помню, звали „Афанасьевич“), исключенным за оппозиционную работу, и Энко (был членом партии, где работал, не помню), с токарем дизельного цеха – фамилию тоже не помню <…>. Не ограничиваясь устной агитацией среди отдельных рабочих, мной была составлена и передана в печать специально разработанное воззвание-листовка, направленная против коммунистической партии и ее руководства». Уверения Кутузова шестилетней давности, что он пересмотрел свои взгляды, не были правдой. На самом деле, признавал он теперь, листовку размножить не удалось «в силу сложившихся независящих от меня обстоятельств». Кутузов констатировал факты своего ареста Коломенским ОГПУ 18 июля 1930 года и перевода в Москву в Бутырскую тюрьму в сентябре. «В своих показаниях предъявленные мне обвинения признал» и в конце октября был сослан на 3 года в Восточную Сибирь[1523].
Тем не менее каяться надо было полнее, честнее: «Я, когда писал о признании контрреволюционной роли троцкизма – при допросах, будучи в Бутырской тюрьме, то не представлял себе всей ответственности и своих обязательств после такого признания. И поэтому пытался всячески умолчать или выгородить своих товарищей по оппозиции в томском институте». Теперь Кутузов признавался, что вред партии он нанес больший, чем готов был сказать тогда: «В 1927 году в коллективе института голосовало за оппозицию первый раз 100 человек. В 1929 г. там же я немало имел сочувствующих. В числе моих ближайших сторонников, имевших непосредственную связь со мной, были: Филатов (механик), Казанцев Борис (механик), Матвеев Василий (механик), Панов (железнодорожник, перед чисткой отошел от группы), Голяков Иван
