Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Зотов вел себя не лучше, чем предыдущие руководители Западно-Сибирского отдела НКВД. Пастаногов понимал, где настоящие авторитеты, намекал Боркову, на кого нужно ориентироваться:
Ну, с Зотова много не спросишь, а другие, высококультурные товарищи, разве не понимают сущности слов тов. Жданова, одобренных всей партией, лично тов. Сталиным:
«Да, немало развелось у нас людей, видящих у членов партии только отрицательные стороны, не желающих видеть и оценить весь жизненный путь работника, знать его достоинства и недостатки».
«Когда исходят не из того, чтобы вести человека вперед, исправлять его недостатки и воспитывать, а ………… раздувать недостатки людей, и не распознают в людях то ценное, что необходимо развивать, всячески поддерживать».
Конечно, понимают! Но в силу непонятных мне причин они поставили меня вне партийных законов, они решили, что ко мне можно не применять основных положений, существующих в партии. Почему?[1507]
Пастаногов вернулся к партийным ценностям. Партия интересовалась не действиями, а мотивами, за ними стоявшими. Она рассматривала не нарушения, а нарушителей. Гордость коммунизма была в целостной оценке человека, в рассмотрении всей его биографии, а не отдельного поступка.
Местные чекисты этого не понимали. Они выискивали промахи в работе Пастаногова, считали обвинительные пункты вместо того, чтобы восхищаться всем его жизненным путем. Автор стал жертвой клеветы, сведения счетов, бюрократического отношения: «Вместо разбора дела по существу мне толкуют о том, что мой „вопрос предрешен и что мне придется обращаться в ЦК“. Это сказал мне т. Рубанович из горкома еще до заседания горкома. Почему такая предрешенность? Если внимательно, по-большевистски объективно посмотреть на мое т. н. конфликтное дело, можно увидеть с какой настойчивостью „собирались“ „компрометирующие“ меня материалы, такие материалы, в неправдоподобности которых никто не сомневался. Кем и зачем это делается?» Автор искал чуткости, мягко укорял адресата: «Вот обо всем этом я хотел поговорить с Вами, тов. Борков. Искренне жалею, что Вы не смогли найти времени и выслушать меня!»
Пастаногов чувствовал себя загнанным в тупик: ему не доверяли, его деятельность всесторонне не рассматривали. Добавив «еще два слова об объективности», он поделился следующим эпизодом: «Перед тем, как поставить мой вопрос на горкоме, инструктор горкома т. Рубанович заявил мне, что горком интересуется и тем, как я сейчас работаю». Более того, он вызвал на заседание горкома секретаря парткома Автогужтреста Садовничего, чтобы тот зачитал устную характеристику. Но когда стало ясно, что Садовничий будет положительно характеризовать Пастаногова, «…ставшего стахановцем на производстве и ведущего культурно-воспитательную работу среди рабочих гаража», горкомовский функционер Ганенко удалил его с заседания, не дав ему сказать ни слова. «На мой вопрос: „Почему?“, [Ганенко] ответил: „Конечно, ты сейчас будешь хорошо работать“». Пастаногов не знал, смеяться или плакать: «К чему это? Разве не подходит этот жест на отношение к членам партии некоего Нефедова, высмеянного тов. Ждановым?» Он отсылал к недавнему выступлению Жданова на XVIII съезде ВКП(б): «Товарищи, вы очевидно обратили внимание на то, что во время дискуссии по тезисам об изменениях в уставе ВКП(б) вопрос о мерах борьбы против опорочивания честных членов партии занимал не последнее место. <…> Характерным является выступление на собрании Иркутского актива секретаря парткома Нефедова. Членов партии он разбивает на три группы: „Первая фигура, – заявляет он, – если сильно активничает, значит, его проверять надо, наверняка дорожка ведет к врагу. Вторая фигура, если есть у него «багаж», тяжелая гиря, то ясно, он будет отставать, гиря ему мешает, учесть тоже надо, проверить, и дорога, видимо, тоже поведет к врагу. И третья фигура, когда найдем человека, который работает не за совесть, а за страх, то наверняка не прогадаешь – враг“»[1508].
Письмо Пастаногов закончил прямым обращением к адресату, а через него – к любимой партии, на этот раз на высокой патетической ноте: «Я понимаю, тов. Борков, что я наделал больших, тяжелых ошибок, но наделал их в искреннем стремлении сделать как можно больше пользы! Товарищи, вместо того, чтобы помочь мне сразу же увидеть эти ошибки и исправить их, усугубляли их, а теперь – бьют меня! У меня нет и не может быть другого, отличного от партии пути, поэтому для меня физическая жизнь, оторванная от жизни партийной – не имеет смысла!» Пастаногов волновался не за себя, а за честь органов. «Я знаю, тов. Борков, что для Вас мое письмо – обычное явление повседневной работы, но для меня это вопрос жизни и смерти. У меня к Вам есть единственная просьба: не торопитесь с постановкой моего вопроса на бюро, пока товарищи, которым вы поручите расследование моего дела, не выполнят Вашего поручения: „по-большевистски – объективно, тщательно, добросовестно разобраться во всем“. Уважающий Вас Пастаногов»[1509].
Пастаногов видел в партии смысл своей жизни. Именно для партии он трудился, именно партия определяла его идентичность. Бескомпромиссная работа по истреблению врагов, надеялся он, не даст ему стать жертвой ведомственных интриг и в конечном счете обеспечит возврат в советское общество. Ни на минуту автор не думал об обкоме и его секретаре как о внешней силе, к которой он приспосабливался. Напротив, он выражал уверенность, что вскоре проблема его следственных издержек будет решена, партия признает его как «своего» и ему позволят вернуться в советский лагерь.
Вероятно, хлопотами Боркова Пастаногов получил в октябре должность заместителя директора «Заготзерна» в Чистоозерском районе Новосибирской области. Но ареста было не миновать – 21 декабря 1939 года его арестовали. Пастаногов был помещен в тюрьму № 1 при УНКВД. Следствие велось почти целый год. 18 ноября 1940 года под председательством бригвоенюриста Г. М. Кулика начался суд военного трибунала, перед которым предстала группа бывших работников НКВД[1510]. Пастаногову были предъявлены обвинения в том, что, работая начальником оперативного отдела УНКВД в 1937–1938 годах, он «…грубо нарушал и извращал социалистическую законность в оперативно-следственной работе. Он проводил массовые необоснованные аресты граждан и, главным образом, из числа партийно-советских работников, которые сначала арестовывались, а затем на них фабриковались следственные документы —„доказательства“. <…> Выплыла наружу система незаконных методов ведения следствия: путем применения физических и психических мер воздействия добивались от арестованных признательных показаний
