Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

Таким образом, в 1380 году весьма маловероятен сам по себе поход Мамая с большим войском на се­верные границы в то время, когда реальная смертель­ная угроза надвигалась на границы восточные. Столь же невероятным выглядит выступление в союзе с та­тарами Литвы и Рязани. Геополитическая обстановка рубежа 70-х и 80-х годов в Восточной Европе никак не способствовала созданию такого антимосковского союза и, главное, каким-либо активным военным ме­роприятиям против Москвы. Всем трем предполагае­мым участникам такого союза было не до нее и всего великого княжества Владимирского. Своих забот был полон рот. И, конечно, совершенно не выдерживает критики приписываемая «Сказанием» Олегу Рязан­скому роль организатора сговора с Мамаем и Ягай­лом (в некоторых версиях «Сказания» и вовсе с уже почившим к тому времени Ольгердом, что лишь под­черкивает его надуманность и тенденциозность).

Имеющиеся источники по Куликовской битве, включая рассмотренные нами выше, позволяют про­следить генезис мифа о роли в ней Олега Рязанского. Самое раннее произведение, «Задонщина», о нем во­обще не заикается, а рязанские бояре в ней – самый многочисленный и самый пострадавший в битве кон­тингент войска Дмитрия Донского. То есть рязанцы, хотя и без своего великого князя, в «Задонщине» без­условно на московской стороне. Заметим, что это от­ражение реального положения дел для сражения на Воже. Но уже в Летописных повестях вся Рязань не­ожиданно переметывается на татарскую сторону, а в «Сказании» Олег Рязанский и вовсе оказывается не просто союзником Мамая, а организатором всей анти­московской коалиции и, видимо в объяснение такой метаморфозы, еще и вероотступником. Судя по тому, что известно об Олеге Ивановиче из других источни­ков, здесь мы имеем дело с откровенной клеветой.

Отношения между Рязанью и ее младшим соседом Москвой всегда были соседскими, то есть напряжен­ными, а временами откровенно враждебными. Это не нечто необычное, не исключение. Вся история Сред­них веков – история войн, в подавляющем большин­стве войн между соседями. Действительно, попробуй повоюй с перуанскими инками. Далековато будет, не­сподручно. С соседями – другое дело, тут, что назы­вается, сам Бог велел. Относительно молодое, но бы­стро крепнувшее московское княжество росло не в пустыне, а отвоевывая в жестокой борьбе террито­рии и города у всех своих соседей. Одним из первых его «приобретений» стала Коломна, силой захвачен­ная у Рязани и так и оставшаяся постоянным яблоком раздора между княжествами. В ответ Олег Рязанский захватил земли по нижнему течению Лопасни, и воз­вращать их себе Дмитрию Московскому пришлось с помощью ордынцев. Не добавляли дружественности в отношениях между соседями и постоянные интри­ги Москвы против Рязани при посредстве пронских князей. В периоды обострения конкурентной борь­бы между Москвой и Рязанью, московские летопис­цы, не слишком стесняясь, превращали Олега Рязан­ского, действительно опасного соседа и серьезного претендента на ведущую роль в подвластной Орде части Руси, в носителя всех мыслимых пороков и зла, едва ли не в исчадие ада, вплоть до того, что бессове­стно приписали ему союз с Мамаем и отступничест­во от веры.

И все же при всем том, что отношения между Мо­сквой и Рязанью, а равно и лично между Дмитри­ем и Олегом Ивановичами, были отнюдь не братски­ми, трудно поверить, чтобы Олег стал организатором союза с Мамаем против Дмитрия. Конечно, между Москвой и Рязанью объективно существовали проти­воречия и даже враждебность. Действительно, у Ря­зани были серьезные претензии к Москве из-за Ко­ломны, Лопасни и «пронского фактора». Но разве это соизмеримо с тем, какой колоссальный урон постоян­но несла Рязань от ордынцев? Рязанское княжество территориально было ближайшим к Мамаевой Орде княжеством северо-восточной Руси, там было боль­ше всего татарских баскаков и, соответственно, са­мые зверские поборы; рязанские земли чаще других, накануне Куликовской битвы – буквально ежегодно, подвергались разорению татарским набегами. Нет, враждебность к Москве не шла у рязанцев ни в ка­кое сравнение с ненавистью к Орде. И страхом перед ней. Из-за этого страха и бессилия Олег Рязанский мог, да что там, был вынужден по возможности убла­жать татар и сохранять лояльность Мамаю или хотя бы ее видимость. В конфликтах между Ордой и Моск­вой естественным для него был бы осторожный ней­тралитет. Именно его мы наблюдаем в Вожской битве. Сражение происходило едва ли не на окраинах Ряза­ни, в нем участвовали пронские дружины, но не вой­ска великого князя Рязанского. Олег ничем не помог Бегичу, но и не воспрепятствовал прончанам принять участие в битве на московской стороне. В «благодар­ность» за такой нейтралитет Мамай в том же году со­вершил карательный рейд не на вотчину своего глав­ного обидчика Москву, а на рязанские земли. Вряд ли это добавило Олегу любви к Мамаю и тем более орга­низаторской инициативы для союза с ним.

Целиком выдумано вероотступничество Олега Рязанского. А. Быков и О. Кузьмина[21] убедительно по­казывают, что Олег в течение всей своей жизни являл собой пример государственной мудрости, мог слу­жить образцом рыцарства и доблести, всегда был хра­нителем веры и традиций. Что же касается конкретно отношения к вере и церкви, то, в отличие от Дмитрия Московского, отлученного от церкви и очень долго не принимаемого ею в лоно святых, Олег Рязанский не­задолго перед смертью принял схиму и ушел в мона­стырь, а сразу после кончины фактически почитался благодарными рязанцами не только как во всех смыс­лах великий рязанский князь, но и как местный пра­вославный святой.

Конечно, хотя все высказанные соображения де­лают саму вероятность Куликовской битвы в 1380 году ничтожно малой, все же не сводят ее к абсолютному нулю. Неисповедимы пути Господни, порой непред­сказуема суетность властей предержащих, наконец, в те времена могли действовать какие-то неизвест­ные нам геополитические факторы, которые оказа­лись способны заставить Мамая, Ягайла и Олега во­преки всем обстоятельствам и объективным препят­ствиям все же очертя голову ринуться на Куликово поле. Поэтому нам придется последовать туда вслед за Мамаевой ратью, согласно традиции, интернацио­нальной и бесчисленной.

Никакой она не была интернациональной. Состав войска Мамая, пришедшего на Куликово поле, – не более чем распространенный в летописях того вре­мени штамп, за которым не стоит ровным счетом ни­чего. Достаточно сравнить текст Летописной повес­ти с другими современными ей летописями. Напри­мер, в пространной редакции Повести утверждается, что: «Пришел ордынский князь Мамой... со всеми си­лами татарскими и половецкими, наняв еще к тому же войска бесермен, армен, фрягов, черкасов, и ясов, и буртасов». А вот текст из чуть более ранней лето­писи 1346 года о море в Золотой Орде[22]: «Был мор си­лен на бесермены, и на татары, и на ормены, и на обезы, и на жиды, и на фрязы, и на Черкассы, и на всех тамо живущих». В обоих текстах повторяются и мес­тами дословно совпадают «тамо живущие» бесерме­ны, армены/ормены, фряги/фрязы и черкасы/черкас­сы. Эти совпадения наглядно показывают, что автор Летописной повести, ничего не зная о действитель­ном составе и численности войска Мамая, ничтоже сумняшеся, привычно вставил в свое творение типо­вой перечень, своего рода литературный штамп, все­го лишь исключив из него жидов, которых действи­тельно непросто представить себе в числе наемни­ков, но добавил, от себя или из другого типового, но расширенного списка, половцев и буртасов. И эта до­бавка тоже симптоматична: и те и другие для конца XIV века – очевидный анахронизм. Половцы и буртасы, как самостоятельные этносы, к тому времени уже были поглощены татаро-монголами и раствори­лись в общетюркском населении Золотой Орды. И уж совсем невероятно присутствие в войске Мамая ар­мян, ни из самой далекой Армении, ни даже из более близкой и довольно многочисленной колонии армян в Волжской Булгарии, которая в то время уже контро­лировалась Тохтамышем. Как тут не вспомнить варя­гов у Ольгерда и словен у Дмитрия, перекочевавших в «Сказание» из глухой древности «Повести времен­ных лет»! Именно из-за явных нелепостей и анахро­низмов полностью список этнических составляющих войска Мамая из Летописной повести историками приводится очень редко. Различные интерпретаторы Куликовской битвы выбирают из него те компоненты, которые более удобны для их концепции. Особенно­го внимания в войске Мамая удостоились фряги, под которыми обычно понимают крымских генуэзцев, не­кую наемную генуэзскую пехоту.

К рубежу 70-х и 80-х годов XIV века действительно города южного побережья Крыма контролировалось Генуей, в то время как весь равнинный Крым входил в Мамаеву Орду. Отношения между этой Ордой и Ге­нуей были далеко не безоблачными и уж никак не со­юзническими. Ордынские татары регулярно покуша­лись на сулившие хорошую добычу богатые примор­ские города, генуэзцы, построив во всех основных приморских городах мощные крепости, частично со­хранившиеся вплоть до наших дней, более-менее ус­пешно противостояли этим покушениям. Кроме того, конкретно на год Мамаева побоища приходится пик противостояния Генуи и Венеции: морские битвы при Анцио в 1378 году, у Полы и Кьоджи в 1379 году, у по­бережья Апулии в 1380 году. В том же году, году Кули­ковской битвы, обе республики окончательно измо­тали и обескровили друг друга в череде сухопутных сражений, и лишь на следующий год между ними был заключен, наконец, Туринский мир. Вновь видим ту же картину: не до Мамая и бесконечно далекой Руси было Генуе в 1380 году, когда стоял вопрос в прямом смысле о выживании самой Генуэзской республики! Теоретически, конечно, можно предположить, что Мамай нанял генуэзцев для похода против Дмитрия Московского, но на самом деле ни отношения между Генуей и Ордой, ни международное положение Генуи в 1380 году не дают для такого предположения ни ма­лейшего основания. Максимум речь могла бы идти о наемниках из Каффы (нынешней Феодосии) и других генуэзских крымских факторий как отдельных част­ных лицах, то есть ничтожной кучке авантюристов, не способной кардинально повлиять ни на численность Мамаева войска, ни на результат Куликовской битвы по сценарию «Руси защитник».