Геннадий Коваленко - Великий Новгород в иностранных сочинениях. XV — начало XX века
«Повесть временных лет» сообщает о ее кончине, не называя ни имени, ни места: «Преставилась княгиня, жена Ярослава». В Новгородской первой летописи и в описаниях новгородских святынь XVII века есть указания на то, что она была захоронена в новгородском Софийском соборе вместе с сыном князем Владимиром. Во всех этих источниках она названа Анной. Под этим именем она вошла в пантеон русских святых, став первой русской святой скандинавского происхождения.
Пытаясь объяснить происхождение нового имени жены Ярослава Мудрого, Н.М. Карамзин предположил, что «Ярославова супруга именовалась в свете Ириною, а перед кончиною постриглась и была названа в монашестве Анною». С тех пор это объяснение утвердилось в официальной историографии и агиографии, а также популярной литературе. Писательница Лариса Васильева в книге «Жены русской короны» пишет, что, завершив «детородную функцию», Ингигерд «погружается в религию» и в 1045 году уезжает в Новгород к старшему сыну Владимиру по случаю закладки храма Святой Софии, где принимает монашеский постриг под именем Анны.
С такой версией можно было бы согласиться, если бы не саркофаг Ярослава Мудрого в киевском Софийском соборе, где до недавнего времени покоились также женские останки. Как показала экспертиза, они принадлежат женщине скандинавского типа в возрасте 45–50 лет, в то время как женщина «северного типа», захороненная с князем Владимиром в новгородском Софийском соборе, умерла в возрасте 30–35 лет.
В этой связи В.Л. Янин отметил, что «летописные источники раннего времени не знают жены князя Ярослава Мудрого по имени Анна… Логично предполагать, что она скончалась и похоронена отнюдь не в Новгороде, а в Киеве. Мать Владимира Анна — лицо сугубо мифическое, а приписываемые ей мощи в лучшем случае могли оказаться останками жены Владимира».
Вообще маркиз де Кюстин был «мало расположен осматривать остатки этого города, где зародилась империя славян и нашла себе могилу их свобода». При виде Волхова ему представились «ужасные сцены осады города-республики… как из заваленной мертвецами реки выступали кровавые трупы подданных царя, напоминая об ужасах гражданских войн».
После этого потрясения Новгород Великий так и не оправился; он мог бы восполнить свои потери, но не пережил упразднения демократических установлений; на городских стенах, покрашенных с тем тщанием, с каким русские всюду стремятся под покровом ложного обновления скрыть излишне правдивые следы истории, — стенах этих нет больше пятен крови; они как будто отстроены лишь вчера; но на широких прямолинейных улицах безлюдно, а три четверти старинных развалин разбросаны за пределами тесной крепостной стены и теряются среди окрестных равнин, окончательно разрушаясь вдали от нынешнего города — не более чем тени прежнего, с которым его роднит одно название. Вот и все следы знаменитой средневековой республики. Несколько полустертых воспоминаний о славе, о могуществе — призраки, навсегда ушедшие в небытие…
Ныне Новгород Великий — это более или менее знаменитая груда камней среди бесплодной на вид равнины, на берегу унылой, узкой и неспокойной реки, похожей на канал для осушения болот. А ведь здесь жили люди, прославленные своею любовью к буйной вольнице; здесь происходили трагические сцены; блестящие судьбы прерывались внезапными катастрофами. От всего этого грохота, крови, вражды остался ныне дремотно скучный гарнизонный город, не любопытный более ни к чему на свете — ни к миру, ни к войне. В России прошлое отделено от настоящего бездною! Уже триста лет как вечевой колокол не созывает более на совет жителей некогда славнейшего и непокорнейшего русского города; по воле царя в сердцах задушено даже сожаление, стерта даже сама память о его былой славе.
Проявление традиций былой новгородской вольности, «духа подавляемой свободы» (Кокс) Кюстин увидел в волнениях военных поселенцев, после подавления которых «все опять вошло в обычную колею — повсюду воцарились могильная тишь и покой».
С одной стороны, Кюстин противопоставил республиканский Новгород «империи фасадов», а с другой — провел резкую грань между ним и «дремотно скучным гарнизонным городом», где «нашла могилу свобода славян». Поэтому он был «рад… оставить эти места, некогда знаменитые своей разнузданной вольностью, ныне же опустошенные так называемым порядком, который здесь равнозначен смерти».
Почти одновременно с Кюстином в Новгороде побывал полковник Фридрих Балдуин Гагерн. Он сопровождал племянника Николая 1 голландского принца Александра Оранского во время его поездки ко двору российского императора. Он не задумывался о республиканском прошлом Новгорода, и, может быть, поэтому город показался ему «очень новым и веселым». Он заметил «старинные зубчатые стены кремля», Софийский собор и «бронзовую дверь, украшенную барельефами и надписями на латинском и древнеславянском языках», а также то, что «церкви, по большей части, красивы и в хорошем состоянии…».
Наиболее подробные и обстоятельные описания Новгорода первой половины XIX века оставили Э.Б. С. Раупах, И.Ф. У нгерн-Штернберг, А. Хаусвольф и Ф. Мейер.
Уроженец Силезии Эрнст Беньямин Соломон Раупах приехал в Россию в 1807 году и занял в Петербурге место воспитателя в доме директора Липецких минеральных вод Ивана Николаевича Новосильцева. В 1809 году он ездил на минеральные источники и по дороге в Липецк побывал в Новгороде. По всей вероятности, он заранее готовился к встрече с древним городом, в который «спешил войти» вместе с читателем своих путевых заметок.
Новгород обрел свое величие благодаря патриотизму своих жителей, после того как в одиннадцатом веке князь Ярослав Владимирович ограничил права своих наследников настолько, что Новгород превратился в независимое государство. А это обусловило вечную борьбу между правителями и народом, из которых последний тем не менее выходил победителем. Народ по своему усмотрению выбирал и изгонял князя, если тот посягал на его права и привилегии. Все государственные дела открыто обсуждались на народном собрании, проходящем на открытой площади; каждый новгородец выдвигал свой голос, и большинство решало исход дела. На это собрание народ созывали так называемым вечевым колоколом, который висел на той же площади и звонить в который можно было только по приказу посадника.
Когда раздавался звон колокола, все устремлялись на эту площадь; здесь народ принимал законы, выносил приговоры о казни либо о помиловании, выбирал своих представителей, решал вопросы войны и мира. Я говорю народ, имея в виду тех немногих, в чьих руках здесь, как и повсюду, была сосредоточена власть. Этот колокол был силой Новгорода, и Иван Васильевич I не преминул, когда положил конец республике, забрать его и, как лучший из своих трофеев, торжественно доставить в Москву, где тот до сих пор висит на одной из башен Кремля. Связь с Ганзой и торговля со многими государствами, благодаря которой многие новгородцы становились богатыми купцами, стали первой причиной его падения. Нерешительность новгородцев и их вечные раздоры в конце концов зародили справедливые опасения у царя Ивана Васильевича I… То, чего царь не добился честным путем, он достиг, наконец, силой; он разгромил новгородское войско и подчинил его своей власти.
Так же, как и Бар, Раупах задается вопросом о том, что привело к крушению Новгородской республики, и рассматривает как внутренние, так и внешние причины этого. К внутренним причинам он относит «нерешительность новгородцев и их вечные раздоры», которые называет борьбой партий. К внешним — «торговлю со многими государствами» и «опасное соседство» с Польшей и Литвой: «Во время правления Ивана Васильевича II, прозванного тираном, Новгород попытался сбросить ярмо и отдаться в руки поляков, но это привело его к гибели».
Современный Новгород показался Раупаху достаточно привлекательным. Он не был разочарован тем, что увидел здесь, и в его описании не звучит тема контраста и обманутых ожиданий. По сравнению с предшественниками Раупах более подробно описал достопримечательности Новгорода:
Новгород был построен на том месте, где Волхов шириной в сотни саженей вытекает из озера Ильмень. Вряд ли можно найти более выгодное и живописное расположение. Вообразите себе картину, которая открывается идущему по мосту пешеходу: с одной стороны необъятное озеро, полное барок и всевозможных парусных судов; с другой — широкая, прекрасная река, которая течет прямо перед вами и скрывается из вида в далекой равнине. Впереди — старинная крепость с башнями, стоящая на крутом холме, позади — другая часть города, которая так же, Как почти все старинные города Руси, лежит на возвышенности и называется Торговой стороной, тогда как другая сторона — Софийской. В прежние времена с этого моста сбрасывали в реку преступников. Если бы у Волхова, как у Невы, была набережная, то вид с нее был бы поистине единственным в своем роде. Возможно, что в золотые времена Новгорода на берегу реки и озера стояли роскошные дворцы, хотя бы и в славянском стиле. В сегодняшнем городе из полутора тысяч домов лишь очень немного каменных, почти все построены недавно, и из старинных сооружений едва ли найдется больше шестидесяти, из них половину составляют церкви.
