Михаил Заборов - Папство и крестовые походы
В конце XIX — начале XX в. вышли в свет исследования немецкого историка В. Нордена, посвященные четвертому крестовому походу и отношениям папства с Византией[58]. Идеолог германского империализма Норден решительно отверг обвинения, предъявленные штауфенской Германии Рианом и примкнувшими к нему учеными (Э. Пирс и Э. Бушэ). В отличие от этих исследователей, Норден утверждал, что если штауфенская Германия и участвовала в событиях 1202—1204 гг., то лишь наряду с другими силами Запада — Венецией и пр. Четвертый крестовый поход, доказывал он, был исторической попыткой разрешить вековой спор Запада с Византией. Германия при этом отстаивала только свои интересы, и потому в отклонении пути крестоносцев к Константинополю нельзя видеть реализацию одних лишь германских планов. По мнению Нордена, этот поворот произошел в результате совпадения издавна укоренившейся вражды Запада к Византии с отдельными случайными обстоятельствами, например с тем, что во время похода к крестоносцам обратился за помощью византийский царевич Алексей. Таким образом, в захвате Константинополя Германия повинна ничуть не больше, чем любой другой участник похода, — таков, в сущности, вывод Нордена.
Политическая подоплека построения немецкого историка (при несомненной правильности некоторых его соображений) довольно прозрачна: ее суть — в своеобразном историческом оправдании колонизаторской политики кайзеровской, империалистической Германии в Малой Азии. Концепция Нордена в целом была продиктована желанием ослабить впечатление, созданное в свое время Рианом, об исключительной и чуть ли не определяющей роли средневековой Германии в захвате Константинополя в 1204 г. Германия, как бы говорил Норден, была только одним из партнеров по захвату Византии, она выступала лишь в числе других западноевропейских государств.
Возьмем еще один пример. В 60—70-х годах в исторической литературе получила хождение «теория венецианской измены». Ее сторонники полагали, что отказ от крестового похода на Египет был целиком делом рук коварных венецианцев. В 1202 г. Венеция якобы вступила в соглашение с мусульманами: за деньги и торговые льготы, полученные от египетского султана, она продала ему «святое дело» — взялась задержать крестоносцев и направить их в сторону от Египта. Эта теория, — надо заметить, что ее приверженцы, наряду с ошибочными, высказали немало и справедливых положений, — вызвала решительный отпор у некоторых, главным образом французских, ученых. Резкую отповедь первому защитнику «теории венецианской измены» — Л. Мас-Латри дал еще в 1873 г. Н. де Вайи, издатель и комментатор записок Жоффруа Виллардуэна. Он категорически отклонил мнение Мас-Латри о «венецианской измене» и даже обвинил своего ученого коллегу в научном легкомыслии (в результате позднейших исследований, особенно француза Г. Ганото, действительно было установлено, что никакого договора с Египтом в 1202 г. Венеция не заключала, и в этом смысле теория «венецианской измены» не имела под собой фактических оснований). Н. де Вайи встал на защиту той схемы событий, которую за 600 лет до этого нарисовал Виллардуэн, — «теории случайностей», как назвал ее Риан. И опять-таки в данном случае позиция исследователя (Н. до Вайи) определялась отнюдь не одними чисто научными соображениями, не только материалом документов. Дело в том, что, как ни расценивать степень достоверности сочинения маршала Шампанского «Завоевание Константинополя»[59], но объективно картина, нарисованная в его записках, является завуалированным оправданием захвата Константинополя крестоносцами, главную массу которых составляли французские сеньоры и рыцари. Вот почему Н. де Вайи, а позднее Ж. Тессье и другие ученые — защитники колониальной экспансии Франции — так отстаивали схему Виллардуэна. Один из них — Ж. Бедье — открыто заявил, что упреки Виллардуэну в недостоверности и преднамеренном извращении событий он рассматривает как обвинение в империализме, направленное против внешней политики Франции XX в.[60] Недаром в новейшее время Э. Фараль, Ш. Диль, Л. Брейе вновь возродили взгляды Виллардуэна и вслед за ним стали объяснять зигзаги в истории крестоносного предприятия начала XIII в. серией случайностей.
В этой связи мы хотели бы обратить внимание читателя на ложную тенденцию, характерную для сочинений большинства западных исследователей истории крестовых походов и папства — от сравнительно старых до новейших (Дж. Л. Ла Монт, Дж. Клэйтон, Э. Смит, Е. Тилльман и др.): почти все они, подобно Риану, стараются доказать невиновность Иннокентия III в захвате крестоносцами Константинополя и других христианских городов[61].
Некоторые зарубежные историки наших дней, изучающие крестовые походы, часто становятся на путь безудержного восхваления западного воинства, участвовавшего в захвате Константинополя. И, к сожалению, даже те из них, которые находят в себе достаточно добросовестности, чтобы квалифицировать взятие византийской столицы в 1204 г. как «акт международного разбоя», — даже и они, подобно французскому исследователю Р. Груссэ[62], считают возможным изображать захват Византии в эпических тонах и чуть ли не в виде некоего героического подвига западных народов. Конечно, такой необъективный подход к вопросу только препятствует его всестороннему разрешению. А между тем, историки, собственно, и до настоящего времени не пришли к полному и окончательному согласию в отношении четвертого крестового похода: они снова и снова подвергают обсуждению показания современников, привлекают ранее не использовавшиеся (или использовавшиеся недостаточно) источники, самым пристальным образом пересматривают свидетельства старинных документов. Только за последние 20 лет вышло в свет более десятка специальных исследований и общих трудов ряда зарубежных ученых, в которых затрагиваются спорные вопросы истории четвертого крестового похода. На эту тему писали буржуазные историки Запада (А. Грегуар[63], Ш. Диль[64], Ж. Лоньон[65], П. Топпинг[66], А. Фролов[67], А. Ваас[68]). Загадка четвертого крестового похода привлекла внимание и ученых народно-демократических стран — Болгарии (Б. Примов[69], П. Петров[70]) и Румынии (Э. Франчес[71]).
Проблема четвертого крестового похода изучается и советскими историками. Основные события его теперь установлены с достаточной полнотой.
Теократическая политика Иннокентия III и начало подготовки четвертого крестового похода. Инициатором четвертого крестового похода выступил римский папа Иннокентий III (1198—1216). Его понтификат (правление) знаменует собой важный этап в истории папства. В это время оно достигло большого могущества. Выходец из влиятельной графской фамилии Сеньи, Иннокентий III занял папский престол в возрасте 37 лет; он был самым молодым в избравшей его кардинальской коллегии. Но выбор седовласых кардиналов имел под собой серьезные основания. Иннокентий III являлся, несомненно, выдающимся церковным и крупным политическим деятелем своего времени. Часто его ставят в один ряд с Григорием VII. Это — не совсем верно: хотя различия в характере деятельности того и другого и не были слишком велики, все же ставить между ними знак равенства нельзя. В отличие от убежденного цезарепаписта Григория VII, Иннокентий III не обладал строго последовательными теократическими взглядами. Он не раз высказывался в том смысле, что задачи «наместника божьего» на земле лежат исключительно в религиозной сфере. На словах, по крайней мере, Иннокентий III не выражал особой приверженности идее универсалистской папской монархии, считая, что римский первосвященник должен обладать всей полнотой власти в церковных делах и не вторгаться в прерогативы светских правителей — дабы не смешивать светской власти с духовной. Однако это было только на словах.
В своей политике и дипломатии Иннокентий III рьяно проводил в жизнь доктрину Григория VII о превосходстве духовной власти над светской, о том, что папы имеют право распоряжаться судьбами государств и коронами их государей и пр. На практике деятельность этого феодального политика в папской тиаре была целиком направлена на то, чтобы реализовать планы, выдвигавшиеся еще Григорием VII, планы подчинения римскому первосвященику всех христианских государств.
Стремления к образованию универсалистской империи получили широкое распространение в политике западноевропейских государств конца XII — начала XIII в. Эти стремления выросли на почве территориальной экспансии молодых феодальных монархий того времени. Такие универсалистские тенденции были свойственны прежде всего политике правителей Германской империи Гогенштауфенов, но они были далеко не чужды и государям англо-французской державы — Плантагенетам и даже — Франции, где королевская власть лишь начала подниматься. «Одного человека довольно, чтобы управлять всем миром», — говаривал будто бы Филипп II Август.
