Елена Проклова - В роли себя самой
Картина ставилась на "Ленфильме". И мне, и Высоцкому приходилось ездить туда из Москвы. Мы и ездили, выкраивая дни, но все время порознь. Нам никак не удавалось "пересечься". Мы созванивались снова и снова - и все без толку. У меня спектакль сегодня - у него завтра. Он с гастролей, я - на гастроли, и так далее. Так мы бились-бились со своим расписанием, а время шло. В ситуации нашего вечного цейтнота режиссеру пришлось выкручиваться и изощряться вовсю, вплоть до смешных вещей. Вряд ли вы догадались бы об этом, но диалоговые сцены, где я и Володя должны были оказываться в кадре попеременно, снимались с участием каждого из нас в отдельности, не вместе. Я говорила о своей любви и страданиях не Высоцкому, он - не мне. В обоих случаях на замене, на подхвате был режиссер, Исаак Хейфец. Он подыгрывал любовным излияниям обеих сторон, изображая для меня Володин персонаж, а для него - мой, Таню Фешеву, "единственную". А потом делался монтаж крохотных кусочков ленты, просто ювелирная работа.
Но хоть что-то надо было обязательно отработать вместе, отснять кадры с нами обоими. Каким-то чудом мы наконец однажды прорвались сквозь несовпадение наших раскладов. Нам были взяты билеты на один и тот же поезд "Красная стрела", ночной. Сели мы в него каждый сам по себе, не встречаясь, билеты у нас были в разные вагоны. Утром в Ленинграде, на платформе Московского вокзала, нас должен был кто-то встречать с "Ленфильма".
За час до прибытия поезда я, такая уж у меня натура, была уже наготове: умыта, одета, чемодан собран, только ручку в руку взять. Вот уже платформа, поезд остановился, и я, опять же как всегда, вышла на перрон одной из первых. Вышла, меня встретили, все нормально... Стоим под расписанием, ждем Высоцкого. Мимо нас - поток пассажиров, сначала люди шли густо, потом пореже, вот уже только отдельные фигуры тащатся - кому торопиться некуда. Вот уже вообще никого не видно...
Ошибка? Но нам точно было сказано, что Высоцкий, как и я, должен прибыть этим же поездом. Но нет его, как нет. Все прошли, перрон пуст. Неужели не приехал? Что случилось? Ждать нам или уходить?
Наконец, на дальнем конце платформы, у последнего вагона, еще кто-то замаячил - в виде смутного пятнышка. Ага, уже стало видно, что это вроде бы двое. Вот они еще ближе - точно, двое. И наконец - слава Богу: они, Володя и Марина. Вижу их как сейчас: он - впереди, идет легкой, шальной такой походочкой, на гитаре наигрывает, напевает что-то... На нем курточка нараспашку, шарфик через плечо: вольный художник, ни дать ни взять. А Марина за ним. Идет она за ним с двумя огромными чемоданами - "с двумя же бегемотами" - тянет их за собой на поводках. При этом на ней длинная норковая шуба - что называется "в пол". Из этой картинки я не хочу делать никаких обобщений, просто стоит она в глазах до сих пор - и все.
Сниматься с Высоцким было легко. Он профессионал, работать умел, и все шло быстро, удачно.
А отснявшись, обратно мы летели самолетом. Как известно, от взлета в Пулково до посадки во Внуково должно пройти всего сорок минут. Для меня это имело большое значение, мое время тоже было рассчитано буквально по минутам. Как только прилечу - мчусь домой и в театр, на спектакль. Но погоде на мои расчеты было глубоко наплевать: начался сильный снегопад, полосы заметало... И мы кружили над Москвой, все кружили, дожидаясь посадки. Нервы у меня уже не выдерживали, сидя рядом с Володей, я начала стонать и причитать:
- Спектакль! Спектакль! Я не успею! Меня из театра выгонят!
Высоцкий сначала недоумевал и ободрял меня:
- Не может быть! Как это - выгонят? Что, заменить тебя некому? Да брось ты - заменят, куда они денутся!
Потом утешал:
- Успеешь, успеешь.
Потом ушел. Потом вернулся.
- Все, сейчас сядем. Пилоты скажут, что керосин кончается, им дадут аварийную посадку. Я железно договорился, за концерт.
То есть он, чтобы мы сели, подбил экипаж дать на землю сигнал, что, мол, топлива в баках нет. А за это пообещал пилотам петь. Что и выполнил. Счастливые пассажиры, и я в том числе, помчались из аэропорта в город. Высоцкий остался с экипажем - давать внеочередной бесплатный концерт.
После "Единственной" у меня было очень много фильмов, вспоминать их все - безнадежное дело. Но среди них очень ярко выделился в моей судьбе и запомнился "Ключ без права передачи", снятый режиссером Динарой Асановой. Работа над ним шла в непривычном для меня ритме и непривычном стиле богемного общения в съемочной группе. Мне такие отношения во многом импонируют, мне в общем-то вольготно в такой системе отношений между людьми. Но всерьез я не создана для этого в достаточной мере: самой-то мне вроде бы легко, нормально, а вот другим людям со мной, как мне кажется, не очень - возникают какие-то барьеры, натянутость в отношениях. В разных ритмах мы существуем, в разной степени ответственности за происходящее. Эту сложность я всегда чувствовала, и только частично могла маскировать ее какой-то поверхностной легкостью. Хотя, по большому счету, работалось нам хорошо, и картина получилась удачная.
За роль в ней мне присудили премию Ленинского комсомола. А потом от этой самой премии все пошло так, что сначала образовался и потом перевернулся мощный, но совершенно неожиданный пласт, очень большой кусок моей жизни, который я прожила так, а не иначе именно благодаря "Ключу..." и полученной за него награде.
Как же все это вышло? До двадцати с лишним лет я жила "в отрыве от коллектива". Ко мне такая формулировка подходит самым буквальным образом. Съемочные группы - это ведь не постоянный штат работников, каким он был в любом учреждении, от детских и учебных - до заводов, НИИ, министерств и так далее, с их неотъемлемой принадлежностью - общественно-политической жизнью. Ненормальность моей биографии вычеркнула меня не только из слоя сверстников, но и пронесла стороной все горны-барабаны, сборы, линейки, советы пионерских дружин и школьных комсомольских отрядов. Я избежала ранних идеологических прививок и их не столько прямого, сколько побочного действия, притупляющего восприимчивость к постановочным эффектам всяких массовых собраний и выступлений. И вообще весь мой внутренний склад был совсем не скорректирован по общей схеме. Снаружи, впрочем, об этом трудно было догадаться. Да и кто бы стал себя утруждать - догадываться?
Время шло, я работала в театре, снималась в кино... Начались съемки "Ключа без права передачи" - и закончились. Фильм вышел на широкий экран, произвел большой эффект. О нем появилось много статей, открывались дискуссии в газетах и толстых журналах. Тема этой картины оказалась чрезвычайно актуальной - о новом незаорганизованном отношении к школе, к педагогике, к комсомолу. По ней писали сочинения "за" или "против", проводили семинары почти в каждой школе. Моя героиня, педагог новой формации, бунтующая против косности в отношениях с учениками, была в центре всех разборов и обсуждений. Наконец апофеозом всей этой бури внимания явилась премия Ленинского комсомола.
После нее мне предложили стать делегатом съезда ВЛКСМ. Это мероприятие в масштабах страны считалось номером вторым после съезда КПСС. На это предложение я согласилась без особых раздумий: все-таки дышала я общей атмосферой и, по большому счету, ничего не имела против лозунга "если партия прикажет, комсомол ответит "есть!".
Согласилась - и отправилась на съезд. Там я вдруг оказалась в мире, совершенно мне не знакомом, новом и прелюбопытном для меня. Он произвел впечатление такое же грандиозное, как несколькими годами раньше - мемориал на Мамаевом кургане. Больше всего с первых минут меня поразила степень организованности - еще бы, по контрасту-то с кинематографическим хаосом, со всякими нашими вечными несостыковками. Четкость, стройность, массовость, однородность были такими красивыми, такими вдохновляющими. Я все принимала за чистую монету: лозунги, которые скандировались всем залом, песни, которые пелись так же: дружным хором нескольких тысяч собравшихся молодых людей, хорошо одетых, радостных и оживленных.
Пройдут годы, и у нас появится фильм "ЧП районного масштаба". В одном его эпизоде заместитель районного секретаря будет докладывать самому этому секретарю насчет репетиции некоего слета, как там все идет, что все уже доведено до уровня и состоится в самом лучшем виде. Картина эта "перестроечная", и этот ее персонаж говорит, не скрывая этакой своей усталой иронии прожженного функционера:
- Когда звучит "Ленин - партия - комсомол", хочется встать и заплакать.
В 1975 году никакая ирония еще не проникала в массы. И все, происходящее на съезде, в первый его день захватило меня полностью. Мне казалось, что все это так всерьез, что все это так важно - для меня, для собравшейся здесь молодежи, для всей страны - и так романтично. Первый день съезда прошел в эйфории полной. Вот так все должно быть, эти люди вокруг меня - лучшие в моей стране, они идут правильным курсом - прямо в светлое наше будущее, в коммунизм.
