Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Алексеев закончил доклад просьбой: «В связи с наличием большого количества дел, подлежащих разбору, прошу Вашего разрешения рассмотреть эту тысячу дел на тройке»[1382]. Аналогичную просьбу о повышении лимита можно найти в телеграмме начальника Новосибирского УНКВД И. А. Мальцева Н. И. Ежову от 9 июля 1938 года[1383].
Случаев открытого сопротивления очистительной кампании было немного. Преемник Барковского на должности замначальника Особого отдела капитан госбезопасности Павел Федорович Коломийц, например, рапортовал в декабре 1937 года, что в «практике следственной работы УНКВД и Особого отдела СибВО, наряду с успехами в разоблачении врагов народа, извращаются директивы ЦК, имеют место преступные явления. Наличествует фабрикация протоколов допросов». Коломийц усмотрел в «…разгроме правотроцкистских формирований <…> излишнюю жестокость и огульную оценку виновности. Я был против массовых репрессий относительно правотроцкистских элементов <…> не согласен с практикой изъятия жен врагов народа. <….> Под предлогом отыскания извращений, неточностей, ошибок и т. д. некоторые дела были мною заторможены». Коломийц просил «командировать сюда ответственного товарища, способного вскрыть имеющиеся извращения». За эту попытку протеста его арестовали, допрашивали с пристрастием и осудили на 20 лет[1384]. «Всякие попытки не только поднять голос и сказать „остановитесь“, но даже за посылку писем б[ывшему] наркому Ежову с сообщением о преступной практике приводили к уничтожению таких чекистов», – писал П. А. Егоров Сталину, имея в виду Коломийца[1385].
Старый чекист с высокой партийностью, он был беспощаден к врагам. Являясь также врагом провокационных дел, он с момента приезда в НСО вел глухую, но неравную борьбу с фальсификаторами. В ноябре месяце 1937 года в Новосибирске в 233 стрелковом полку, входящем в обслуживаемую мной дивизию, аппаратом ОО СИБВО были арестованы 7 красноармейцев-немцев лишь только за то, что они немцы. Эти немцы были «сведены» в контрреволюционную шпионско-диверсионную повстанческую фашистскую организацию. Коломийц восстал против этого и потребовал от бывшего начальника УНКВД Горбач передопроса обвиняемых с вызовом на следствия меня. Одновременно Коломийц позвонил по телефону мне в Томск и предложил выехать для ведения этого дела. Через некоторые время я по телефону от помощника начальника ОО СИБВО Мелехина получил указание в Новосибирск не выезжать. Коломийц о ряде таких дел и об этом в частности написал письмо бывшему наркому Ежову, <…> [за что] был уволен в запас и сразу же арестован. На «активном допросе», продолжавшемся 54 суток, из него выбивали показания о принадлежности к правотроцкистскому заговору. <…> После допроса Коломийц был посажен в ту же камеру, где сидел и я, до ареста это был цветущий человек. Когда же его привели в камеру, это был старик с седой бородой, с разбитым ухом и изувеченным носом. Вся его шея была в струпьях (при допросе шею терли воротником), все его ноги были в кровоподтеках, от долгого стояния и прилива крови в ноги кожа полопалась, запястья рук были покрыты ссадинами от наручников. Несмотря на пережитые физические мученья и перспективу незаслуженной преждевременной, не нужной партии и родине смерти, тов. Коломийц не падал духом. У него была колоссальная надежда на скорый конец произвола. Как часто вспоминал он Ваше имя [Сталина. – И. Х.]. Он до конца был предан Вам и партии, и пережитые пытки не могли поколебать его веру в дело партии. Он часто по ночам будил меня, указывал пальцем на левую сторону лба и затылок, жаловался, что он чувствует в этом месте боль, он даже чувствовал, где должна пройти пуля при расстреле. Его, наверное, нет сейчас в живых, но те, кто «допрашивал» его, должны сказать – враг ли Коломийц[1386].
Маховик репрессий раскрутился чрезвычайно мощно и касался уже не только бывших оппозиционеров. Никто не был застрахован от ареста. Попасть в машину террора мог любой человек – и из верхов, и из низов. Начало Большого террора можно связать с желанием подготовиться к войне: международная обстановка ухудшалась, и руководство страны боялось «пятой колонны», от которой надо было заблаговременно избавиться. Другая причина – приход последних времен, желание окончательно изменить советское общество, очистив его от «вредных элементов». «Ежовщина» ударила по интеллигенции, крестьянству, национальным и религиозным меньшинствам. Круги операций все время расширялись, лимиты повышались. Если до лета 1937 года аресты производились на основании дел, накопившихся в архивах и канцеляриях чекистских учетов и партийных списков, то в период «массовых операций» аресты уже осуществлялись непосредственно по материалам следствия («выходам»). В какой-то момент стало понятно, что страна теряет свои управленческие кадры, погружается в хаос и оказывается на грани неуправляемости.
К концу 1938 года Сталин решил сменить курс и снял Ежова с поста наркома внутренних дел. 17 ноября 1938 года вышло постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», в котором подвергалась критике работа ежовского НКВД и указывались меры по исправлению ситуации. «Главнейшими недостатками, выявленными за последнее время в работе органов НКВД и Прокуратуры, являются следующие: во-первых, работники НКВД <…> настолько отвыкли от кропотливой <…> работы и так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых „лимитов“ для производства массовых арестов. <…> Во-вторых, крупнейшим недостатком работы органов НКВД является глубоко укоренившийся упрощенный порядок расследования, при котором, как правило, следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботится о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными (показания свидетелей, акты экспертизы, вещественные доказательства и проч.)». В целях решительного устранения недостатков и надлежащей организации следственной работы СНК СССР и ЦК ВКП(б) постановили: «Запретить органам НКВД и Прокуратуры производство каких-либо массовых операций по арестам и выселению. <…> Ликвидировать судебные тройки, созданные в порядке особых приказов НКВД СССР». Предупредить всех работников НКВД и Прокуратуры, «что за малейшее нарушение советских законов и директив партии и правительства каждый работник, не взирая на лица, будет привлекаться к суровой судебной ответственности»[1387].
Постановление Москвы о восстановлении местного партийного контроля над НКВД и прекращении «массовых операций» было встречено в Сибири в штыки. В январе 1939 года первый секретарь Алтайского крайкома ВКП(б) Л. Н. Гусев писал в ЦК, что при выполнении постановления ЦК ВКП(б)
