Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Популярность Ежова была чрезвычайно широка. Бухарин говорил: «Ежов, хотя человек малоинтеллигентный, но доброй души и чистой совести <…> Он не пойдет на фальсификацию». «Ежов не меня производил впечатление хорошее, он был внимательным человеком», – вторил ему Хрущев[1371]. Михаил Кольцов воспел Ежова как «чудесного несгибаемого большевика, <…> который дни и ночи <…> стремительно распутывает и режет нити фашистского заговора <…>»[1372]. Исаак Бабель писал: «Чекисты, которых знаю <…> просто святые люди. <…> А другой стороны не знаю. Да и не знаю вовсе настроений тех, которые населяли камеры – это меня как-то даже и не интересует»[1373]. В декабре 1937 года «Омская правда» опубликовала стихи казахского акына (поэта-песенника) Джамбула Джабаева (перевод К. Алтайского):
В сверкании молний ты стал нам знаком,Ежов, зоркоглазый и умный нарком.Великого Ленина мудрое словоРастило для битвы героя Ежова.Великого Сталина пламенный зовУслышал всем сердцем, всей кровью Ежов. <…>А враг насторожен, озлоблен и лют.Прислушайся: ночью злодеи ползут,Ползут по оврагам, несут изуверыНаганы и бомбы, бациллы холеры.Но ты их встречаешь, силен и суров,Испытанный в пламени битвы Ежов.Враги нашей жизни, враги миллионов,Ползли к нам троцкистские банды шпионов,Бухаринцы, хитрые змеи болот,Националистов озлобленный сброд.Они ликовали, неся нам оковы,Но звери попались в капканы Ежова.Великого Сталина преданный друг,Ежов разорвал их предательский круг.Раскрыта змеиная вражья породаГлазами Ежова – глазами народа.Всех змей ядовитых Ежов подстерегИ выкурил гадов из нор и берлог.Разгромлена вся скорпионья породаРуками Ежова – руками народа.И Ленина орден, горящий огнем,Был дан тебе, сталинский верный нарком.Ты – меч, обнаженный спокойно и грозно,Огонь, опаливший змеиные гнезда,Ты – пуля для всех скорпионов и змей,Ты – око страны, что алмаза ясней.Ежов обладал не только символической, но и институциональной властью. Он говорил о себе в середине 1937 года: «Я нарком внутренних дел, я секретарь ЦК, я председатель партконтроля, вот попробуй кто-либо на меня пожаловаться, куда пойдешь, в НКВД – у меня тут свои люди, пойдешь в ЦК, там мне сразу же доложат, а в партконтроле я же председателем, как же без меня какое-либо дело решать, вот видишь, как получается, куда ни кинь, все Ежов. <…> Вот создам ЧК, все будут дрожать перед ней <…> Пусть знают, что такое ежовская разведка. <…> Внутренние дела и иностранные у меня сейчас в руках <…> начальники [НКВД] на местах сейчас имеют огромную власть, во многих местах они сейчас первые люди»[1374].
Овчинников не мог плыть против течения.
Скажу, что тройка в составе Эйхе – кандидата в члены Политбюро, Баркова – крайпрокурор и начальник УНКВД <…> действовала на наше и мое в частности сознание очень резко, создавая впечатление, что эта операция вызвана соображениями так называемой высокой политики, понимание которой не для нас – маленьких людей. <…> И здесь я не могу не сказать о той оперативной «философии», которая тоже, как символ веры, вбивалась нам в голову с приездом Миронова в УНКВД. Если до него, как я сказал выше, господствовали «локальные» теории, то есть установки на вскрытие мелких, не связанных между собой в масштабе края и СССР контрреволюционных групп, установки на уважение к партруководству, к активу, к запрещению трогать чле[нов] партии без ведома и решения горкомов и райкомов, установки противодиверсионной профилактики и помощи хозяйственному руководству в деле выполнения планов, то с приходом Миронова всем этим установкам дали по шапке, а носителей этих взглядов объявили оппортунистами и чуть ли не предателями. Такое у меня сложилось тогда впечатление. Миронов заявил, что нет и не может быть локальных контрреволюционных образований, все враждебные партии силы внутри страны – от эсеров, меньшевиков, кадетов, монархистов, бывших людей, кулаков и кончая агентурой иноразведок и троцкистов – все это слилось и составляет единый фронт, и поэтому в работе разговор может быть только о контрреволюционных организациях в масштабе СССР или, в крайнем случае, в масштабе края. Этот взгляд свалился на нас, как снег на голову, и произнесен был Мироновым как последнее слово оперативной мысли в тоне Зевса-громовержца. <…> И, сознавая эту политическую обстановку в Томске, имея подтверждение в агентуре о необыкновенной контрреволюционной активности и объединении, по существу, действий всей этой контрреволюции, зная, что наши агентурные материалы из‑за плохой работы в прошлом (до меня, например, даже не разрабатывали членов ЦК – эсеров) не отражают и десятой доли действительного положения вещей в контрреволюционном лагере, как, повторяю я, сознавая это, не верить в установки Миронова. Я тогда самым искренним образом упрекал себя в оперативной и политической отсталости, и мои сомнения в правильности такой операции улетучивались из головы, как дым[1375].
<…> И я не могу не привести случая со Спрингис. Он – секретарь Томского ГК ВЛКСМ, член ВКП(б); он возглавляет организацию ВЛКСМ в 7000 человек.
Овчинников не мог не знать, что Роберт Яковлевич Спрингис требовал в 1936 году жестких мер против Кашкина и других врагов, засевших в томских вузах. «И вдруг в передовой газеты „Советская Сибирь“ я читаю, что он – враг народа, террорист и т. д., а Спрингис в это время работает. В какое, подумайте только, положение был поставлен я и ГО НКВД. Краевая газета утверждает, что Спрингис враг народа, а он работает и возглавляет 7000 комсомольцев, и в ГО НКВД никаких на него материалов. Из УНКВД угрозы: „у вас плохо с борьбой по правым. Смотрите <…>!“» Особенно Овчинников винил заместителя начальника НКВД по ЗСК Матвея Мироновича Подольского, когда-то подписавшего обвинительное заключение на Николаева. «И вот, не получив от Подольского ни одной разработки на троцкистов и правых, я вынужден был идти в следствие на вскрытие правых, на которых мы вышли из дела по меньшевикам, проверьте это или учтите томские особенности, и вы поймете, что при той политической и оперативной конъюнктуре я не мог не пойти на аресты»[1376].
31 июля 1937 года Томским горотделом НКВД Спрингис был арестован и привлечен к уголовной ответственности по ст. 58-8 и 58-11 УК РСФСР. «Спрингис обвинялся как активный участник контрреволюционной правотроцкистской организации, в составе которой вел антисоветскую деятельность, направленную на развал работы комсомольской организации города Томска и Томского района, принимал активное участие в создании террористических групп из среды студенческой молодежи, занимался вербовкой новых членов в антисоветскую организацию. 31 августа 1937 года Спрингис показал, что в „правотроцкистскую организацию“ он был вовлечен в 1935 году единомышленником
